Обнаров - Наталья Троицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Священник отступил на шаг, трижды благословил жениха и невесту, торжественно призвал:
– Господи Боже наш, славой и честию венчай их! Господи Боже наш, славой и честию венчай их! Господи Боже наш, славой и честию венчай их!
Затем священник торжественно простер руки к небу и замер.
Постепенно его строгое и сосредоточенное лицо стало смягчаться, черты стали благостными и, наконец, точно солнце, лицо озарилось каким-то необыкновенным светом. Священник опустил руки и, глядя на Обнаровых, улыбнулся той особенной светлой улыбкой, которая невольно выдала в нем свидетеля главной части таинства – сошествия Святого духа на венчающихся.
– Да, – растроганно сказал он, – любовь не перестает [55] …
Он взял у шаферов венцы и надел их на головы счастливых супругов.
Тая растроганно заплакала.
– Это я от счастья! От счастья… – улыбаясь, повторяла она.
– Вонмем… – осторожно начал красивый мужской голос из хора.
– Мир всем! – торжественно пропел священник.
Хор:
– И Духу Твоему!
– Премудрость: Ты положил на главах их венцы из драгоценных камней, они просили у Тебя жизни, и Ты дал ее им, – возгласил все тот же чтец.
Хор повторил проникновенно и торжественно:
– Ты положил на головах их венцы из драгоценных камней, они просили у Тебя жизни, и Ты дал ее им!
Священник начал читать «Отче наш».
Невольно, повинуясь желанию души, их губы сначала робко, а потом все смелее и смелее начали повторять единственную молитву, данную народу самим Спасителем. От простых и понятных слов на душе светлело, точно душа вырвалась, наконец, из-под диктатуры циничного разума, припала к истокам, питающим ее, как реки и ручейки питают весною озеро.
– Преклоните головы, – ласково сказал священник, вынося из алтаря чашу с вином.
– Тебе, Господи! – возвестил хор.
Священник благословил молодоженов священной чашей и попросил:
– Отпейте из чаши по три глоточка. Будете навсегда делить общую чашу жизни, с ее радостями и горестями. Все на двоих.
Обнаров пил так, точно хорошо понимал, что такое делить пополам радости и горести. Тая смотрела на мужа, и ей так хотелось коснуться его, обнять – в знак благодарности, в знак того, что чашу горести он уже давно пил с нею пополам, но прерывать обряд, конечно, было нельзя. Она последовала за ним с легким сердцем, в свою очередь, сделав несколько маленьких глоточков, опасаясь, что натощак даже от мизерной дозы вина опьянеет.
По вкушении из чаши священник взял правые руки супругов и соединил их, покрыв концом епитрахили.
– Помните, что Бог соединил, человек да не разлучит.
Обнаров сжал руку жены, погладил ее тонкие пальчики. Он наконец понял, что именно этого прикосновения, этого ощущения ее тепла, ее близости ему не хватало все время. Он даже почти поддался искушению поцеловать ее руку, но священник строго водрузил поверх епитрахили свою руку и произнес короткую молитву. Потом он взял с аналоя крест и повел мужа и жену вокруг аналоя с лежащим на нем Евангелием.
Они обходили аналой трижды, и хор, ликуя, пел тропари, и торжественно звонили колокола на церковной колокольне, и мурашки бежали по коже, и сердце замирало восторгом.
Когда муж и жена встали на прежнее место, священник приблизился к ним и с молитвой снял венцы, забрал свечи, крестом благословил мужа и жену и повел за собой, на амвон, где у алтарных врат супруги поцеловали принесенные из дома иконы: муж – икону Спасителя, которой его затем благословил священник и передал в руки, а жена – икону Богородицы, которой ее тоже благословил священник и передал в руки. Спустившись на нижнюю ступеньку амвона, они остановились.
– Дайте целование друг другу, чтобы поздравить со светлой радостью, – сказал священник. – И вы теперь можете подойти, поздравить, – он приветливо кивнул притихшим Беспаловым.
Церемонное троекратное целование, радостные улыбки, добрые слова.
Священник нараспев произнес отпуст:
– Иже в Кане Галилейстей пришествием Своим честен брак показавый, Христос истинный Бог наш молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, святых боговенчанных царей, равноапостолов Константина и Елены; святого великомученика Прокопия и всех святых, помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец!
Хор радостно подхватил:
– Многия, многия лета! Многия лета! Многия лета! Многия лета! Многия лета…
Это многолетие неслось им вслед, переливаясь серебряными колокольчиками.
На улице, дав волю чувствам, супруги обнялись и замерли, душа к душе.
– Ну, все! Ну, все! – растроганно сказал Беспалов. – Не могу смотреть на этот любовный беспредел.
– Сережа, я тоже венчаться хочу, – капризно объявила Ольга Беспалова.
Беспалов сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, крепко затянулся, с шумом выдохнул дым и с зеленой тоской в глазах сказал:
– Для того, чтобы венчаться, любить друг друга надо.
– Нет, ты патентованная свинья, Беспалов! Значит, двоих настрогал…
– Оля, любовь – это же как картины, нарисованные слепыми.
«Больной!» – пробубнила Беспалова и покрутила пальцем у виска.
– Костя, мы подарки священнику и хору отнесем, а вы в машину садитесь, – сказал Беспалов.
Мотор урчал прилежно и ровно. В машине было еще холодно. Остывший салон прогревался медленно. Обнаров держал в объятиях жену, укутанную в теплый плед, и казалось, никакая сила не может теперь их разлучить.
– Костенька, спасибо тебе, мой хороший. Я такая счастливая! – осторожно, словно опасаясь, что услышат посторонние, сказала она.
Он тихонько поцеловал жену в макушку, еще теснее прижал к себе.
– Давно я слышал притчу. Одного монаха-отшельника, известного своей прозорливостью, умением исцелять и даже, подобно Христу, ходить по воде, спросили, как устроен мир. Он ответил: «Нет пространства, нет времени. Есть любовь. И только любовь». Как же он был прав…
До начала спектакля оставалось не больше двадцати минут.
Одетый, загримированный Обнаров сидел, облокотившись о гримерный столик и курил, глядя отсутствующим взглядом на свое отражение в зеркале. Он никогда не понимал, как можно «настраиваться» на спектакль, как можно было «сосредоточиваться» перед спектаклем. Перед спектаклем он всегда ощущал тупую пустоту, точно существовал в вакууме и внутри него тоже был вакуум, куда не проникали ни мысли, ни чувства, ни эмоции. Даже когда шел по длинному узкому коридору к сцене, он никогда не думал о спектакле и очень удивился бы, если бы кто-то подошел к нему и сказал, что через минуту-другую он окажется на сцене. «Включался» он моментально, с первого шага, едва едкий свет софитов ударял в глаза.
