Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

но эти насыпи, сделанные из каменной щебенки, рассыпались от удара ядер и обрушивались вниз, как град картечи. С каждым таким ударом они становились ниже и ниже. Щеки амбразур, выложенные мешками с землей, загорались от выстрелов, что очень мешало стрельбе. Блиндажи на бастионах только носили название блиндажей – их все-таки не успели сделать как нужно: это были простые навесы с тонким слоем земли на крыше, похожие на обыкновенные татарские сакли в каком-нибудь ауле Бурлюк или Алма-Тамак.

Осадные орудия в большинстве были английские, и поставлены они были так, чтобы обстреливать Малахов курган и бастионы третий и четвертый.

Тот хутор с длинной каменной стенкой, которую разметали матросы при своей удачной вылазке, отогнав два батальона французов, скоро был занят французами снова. Это был хутор Рудольфа, давший свое имя и горе, на которой расположился.

Рудольфова гора была теперь вся в дыму и сверкании выстрелов французских батарей, стрелявших тоже по четвертому бастиону, взятому под перекрестный огонь.

Эти батареи на Рудольфовой горе были обстреляны в полдень 2 октября из сорока русских орудий. На пробной стрельбе тогда определялись углы возвышений для мортир и пушек, благодаря чему теперь каждый выстрел попадал в цель, хотя сплошной дым делал невозможным прицеливание.

Ветра не было, дым висел всюду, как в курной избе, дым ел глаза, от дыма трудно было дышать.

– Ре-е-е-же!.. Ред-кий огонь! – пытались командовать на батареях офицеры, чтобы осадило дым, чтобы можно было хоть что-нибудь разглядеть вблизи, а вдали хотя бы приблизительно нащупать линии неприятельских траншей.

Но матросы-артиллеристы вошли в азарт, и не замечали даже, что орудия слишком перегревались. Они действовали как на корабле в море, где бои бывают жестоки, но не длинны, и во время боя некогда думать о чем-нибудь другом, кроме самого боя. Они не знали, они могли только догадываться по неумолкаемой и меткой горячей пальбе противника, что там у многих орудий стоят такие же матросы, как они, взятые с кораблей Рагланом и Канробером.

При первых же выстрелах канонады Нахимов сел на своего рыжего и поскакал как был – в сюртуке с эполетами, на линию укреплений. Оттуда уже валом валила пехота к городу, и трудно было сразу понять, почему и куда уходят так поспешно. Нахимов пробовал кричать солдатам: «Ку-да?» – это не помогало: голос терялся в грохоте и громе канонады. Только командир Бородинского полка полковник Веревкин, бывший тоже верхом, заметив адмирала, сам подъехал к нему и доложил, что пехоте приказано отойти, чтобы не нести напрасных потерь.

Однако в поспешной стрельбе без прицела много ядер и бомб перелетало через бастионы, и бомбы крутились перед разрывом, и ядра прыгали здесь и там.

Нахимов добрался до пятого бастиона и остался на нем. Когда говорил Меншикову, что содействовать защите Севастополя с суши не может, так как он адмирал, а не генерал, он представлял себе дело это во всей его сложности, действительно ему совершенно незнакомое. Но отдельный бастион был то же самое, что флагманский корабль в Синопском бою, а на своем корабле тогда он не был праздным зрителем – не хотел быть им и теперь.

Он сам наводил орудия, поднимался на бруствер, чтобы следить, насколько позволял дым, как могли ложиться снаряды по Рудольфовой горе, но снаряды тучей летели и оттуда, иногда сшибаясь в воздухе с русскими ядрами, и один из них разорвался недалеко от Нахимова, когда он стоял на бруствере и глядел в свою морскую трубу.

Был ли это совсем небольшой осколок, или кусок камня, подброшенный с земли, но Нахимов, почувствовав легкий удар в голову, сдвинул еще дальше назад и без того сидевшую на затылке фуражку. Затем он снял фуражку, оглядел ее: она была чуть заметно пробита, – провел по голове над левым виском ладонью – кровь.

– Ваше превосходительство! Вы ранены? – подскочил к нему командир батареи капитан-лейтенант.

– Не правда-с! Ничуть не ранен! – Нахимов строго поглядел на него и надел фуражку.

– Вы ранены! Кровь идет! – крикнул обеспокоенно другой офицер, но Нахимов поспешно вытер платком щеку, по которой покатилась капля крови, и сказал ему:

– Слишком мало-с, слишком мало-с, чтобы беспокоиться!

В это время сзади молодцевато рявкнуло солдатское «ура!». Нахимов оглянулся и увидел слезавшего с лошади Корнилова.

– Слишком много-с, слишком много-с – два вице-адмирала на один бастион, – пробормотал он, покрепче прикладывая к голове платок, но стараясь делать это так, чтобы не заметил Корнилов.

– Павел Степанович! И вы здесь! – прокричал Корнилов, здороваясь с ним оживленно, даже пытаясь улыбнуться.

– Я-то здесь, – несколько отворачивая голову влево, бросил в свою очередь и Нахимов. – А вот вы зачем-с? – и глядел укоризненно.

– Как это зачем? – постарался не понять Корнилов.

– Дома-с, дома-с сидели бы! – прокричал совсем недовольно Нахимов.

– Что скажет свет! – шутливо уже отозвался на это Корнилов и взял из его рук трубу, так и не заметив, что он ранен.

III

Французские батареи – с Рудольфовой горы и из первой параллели, которую удалось французам вывести в ночь на 28 сентября в расстоянии всего четырехсот пятидесяти сажен от русских укреплений длиною до полуверсты, – расположены были слишком близко, чтобы снаряды их не попадали в город, а дальнобойные орудия, стрелявшие калеными ядрами, выбирали своею целью корабли на рейде и деревянные дома в городе, чтобы вызвать пожары. То же назначение имели и конгревовы ракеты, пускавшиеся из особых ракетных орудий.

И пожары в городе начались, как это и предвидел Корнилов, по приказу которого из обывателей, инвалидов и арестантов образовано было несколько пожарных команд в разных частях.

Загорелся и сарай одного дома на Малой Офицерской, и Виктор Зарубин бросился его тушить.

Зарубины были в большой тревоге. Теперь уже Капитолина Петровна, твердо решив бежать из дома, пихала в узлы из скатертей все, что попадалось на глаза, как всегда бывает с женщинами во время близкого пожара.

Она приказала Варе и Оле одеться, помогла мужу натянуть шинель, потом закричала ему звонко:

– Что-о? Дождался? Вот теперь и… Дождался?.. Вот!

И капитан беспомощно глядел на нее, на детей, на окна, озаренные багровым отсветом, и не находил, что возразить, только открывал и закрывал рот, как рыба на берегу.

Но вот вбежал запыхавшийся, с потным лбом Виктор и закричал от двери:

– «Ягудиил» горит!

Этот крик сразу зарядил Зарубина боевой энергией.

– «Ягудиил»? Горит? – повторил он. – Зна-чит… зна-чит, и до рейда… до рейда достали?

«Ягудиил» был линейный корабль, трехдечный, восьмидесятипушечный – грозная морская крепость, давно и отлично знакомая Зарубину, и вот теперь эта крепость горела. Старик представил это, внимательно глядя в пышущее лицо сына, и сказал веско, тоном