История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима - Сьюзен Бауэр

Сидон, обдумав полученный ответ, решил, что «великий праздник Зевса» должен относиться к приближающимся Олимпийским Играм. Какое другое время подошло бы для победителя и Олимпиады, чтобы захватить власть? Он одолжил группу вооруженных воинов у своего тестя, собрал друзей и занял Акрополь, заявив о намерении «сделать себя тираном».19

«Тиран» был в греческой политике техническим термином – так называли политика, который перепрыгивал нормальную процедуру получения власти (выборы с последующим утверждением) и силой устанавливал контроль над городским правительством. Тираны не обязательно были жестокими, хотя они стремились к автократическому правлению, чтобы удерживать власть. Различные греческие города, разбросанные по всему полуострову, часто управлялись тиранами (например, тесть Сидона был тираном города Мегара недалеко от Афин, на востоке, что объясняет, почему он имел личные отряды вооруженных солдат и мог одолжить их зятю).

Но Сидон неверно выбрал «великий праздник Зевса». Очевидно, оракул имел в виду более позднее празднество, которое происходило вне города; Сидон выбрал плохое время для захвата власти.

Это предполагает, что он не был опытным заговорщиком; любой вовлеченный в такую политическую интригу должен понимать, что захват был бы более эффективным, когда все мужчины вышли на празднование за стены города. В итоге большинство афинян были возмущены его акцией и не подчинились.

«Как только афиняне осознали [захват власти], они… расположились вокруг цитадели, осадив ее. Но по мере того, как время шло… ответственность за охранение [была] оставлена на девять архонтов с неограниченной властью предпринимать все, что угодно, по своему усмотрению… Тем временем, Сидон и его осажденные товарищи начали страдать от отсутствия пищи и воды. Тогда Сидон с братом сбежали; но остальные, в подавленном состоянии, причем некоторые уже умирали от голода, расселись, как просители, у алтаря в Акрополе».20

Заговорщики просили пощады во имя Афины, у алтаря которой сидели. Архонты согласились сохранить им жизнь, но когда люди, шатаясь, вышли, архонты приказали убить их. Несколько человек бросились к алтарям богинь Деметры и Персефоны, но все равно были убиты – страшнейшее нарушение обычая, так как предполагалось, что каждый, кто просит защиты у бога возле его алтаря, освобождается.

За это преступление афиняне выслали архонтов, приказавших совершить резню. Когда те попытались вернуться, их выдворили снова, на этот раз более жестко, а тела их жертв были выкопаны и брошены им вслед.21 Сам Сидон предусмотрительно исчез насовсем и никогда больше не появлялся в истории Афин.

Но эта стычка и последовавшее общее беспокойство показали, что мира в Афинах при архонтах не было. В большинстве случаев архонты делали то, что устраивало их самих. В своей истории устройства Афин, написанной несколькими веками позднее, Аристотель указывает, что афинская демократия на деле была привилегией нескольких обладавших властью человек. Как и спартанцы, которые считали себя свободными, но были порабощены своими законами, афиняне были свободны лишь очень условно: «Бедняки, а также их жены и дети на деле являлись рабами богачей». Аристотель пишет:

«Их называли арендаторами одной шестой, так как это была рента, которую они платили за обрабатываемую ими землю богачей, а вся страна находилась в руках нескольких человек. И если когда-либо они не платили ренту, то они сами и их дети подлежали аресту… Таким образом, для основной массы людей большая часть горя и горечи в общественных делах происходила из рабства; но в чем еще они чувствовали неудовлетворенность, так это фактическое отсутствие у них в чем-либо своей доли».22

В ответ на возрастающий политический хаос афиняне сделали именно то, что отказались делать спартанцы: они решили, что для законов Афин, которые всегда были устными, пришло время стать писаными. Суждения аристократов перестали годиться для управления городом; Афины нуждались в своде законов.

Человеком, который взялся за работу по обработке массы устных традиций и систематизации их, дабы превратить все это в записанный свод законов, был член Ареопага по имени Дракон. Составленная им версия афинских законов была замечательна не столько списком караемых преступлений (убийство, воровство, прелюбодеяние), сколько тем, что за большинство проступков расплатой служила смерть. Как и свод Хаммурапи, законы Дракона ничего не знали о большем и меньшем проступке: «Наказание смертью было зафиксировано почти для всех преступлений, – говорит Плутарх, – это означало, что даже люди, осужденные за то, что не работали, приговаривались к смерти, и укравший овощи или фрукты нес такое же наказание, как и ограбивший храм или убивший человека».23

Сам Дракон, когда его спросили, почему набор наказаний такой радикальный, как говорят, ответил: «Даже мелкие преступления заслуживают смерти – но я, увы, не могу найти более серьезного наказания для более крупных преступлений». Именно эта строгость заключена для нас в английских словах драконовский и чрезвычайный[184] – а в ожидании греков, что человек может стать идеальным, кроется отзвук спартанских представлений о преступлении.[185] Плутарх пишет, что спартанцы, когда другие греки спрашивали их, как наказывается прелюбодеяние в Спарте, заявляли: «Ему придется заплатить штраф – быка из своего стада, достаточно большого, чтобы протянул голову через гору Тайгет и попил из Эврота». «Как же может бык быть таким большим»? – удивлялся гость, в ответ на что спартанец отвечал: «А как может иметь место в Спарте прелюбодеяние?»24

Спартанские законы должны были уничтожить все грехи, потому что они были написаны прямо в сердцах спартанцев. В Афинах, совершенно другом греческом городе, правители также верили, что в справедливом обществе, где горожане воспитаны правильно и предупреждены, преступлений не будет. Оба города избавились от власти своих царей; оба нашли необходимым иметь другой метод сохранения законности вместо монархии.

И в обоих случаях желание дать каждому горожанину возможность достичь совершенства привело к появлению системы, при которой граждане были обязаны следить за жизнью друг друга. Стела, открытая в руинах Афин, сообщает, что смертный приговор Дракона мог осуществляться самими горожанами Афин: любой человек мог убить похитителя ребенка, прелюбодея или ночного грабителя, пойманного на месте преступления.25 Законы, которые должны были дать равенство, сделали из каждого горожанина убийцу.

Примерно в 600 году до н. э. проявился афинянин по имени Солон, пожелавший внести свой вклад в создание справедливого свода законов. Он был молодым человеком из хорошей семьи, но его отец истратил почти все состояние семьи на ложно понимаемое благородство, что заставило сына заниматься торговлей. Отец был любителем роскоши, хорошей пищи и выпивки, и был необыкновенно любвеобильным: «Он не мог пропустить мимо хорошенького юношу», – аккуратно фиксирует Плутарх.26

Дело Солона процветало, и как многие более поздние светила бизнеса, он вовлекся в местную политику. Плутарх, от которого мы получили большую часть подробностей о жизни Солона, пишет, что как только Афины очутились на грани гражданской войны, «взоры самых чувствительных афинян обратились к Солону», потому что он был респектабельным представителем среднего класса. «Он не участвовал в дурных делах богатых и не был также уличен в причинении бед бедным… Богатые находили его приемлемым благодаря его богатству, а бедные – из-за его честности».27

Солон, выбранный архонтом, отменил законы Дракона (кроме наказания за убийство) и принялся за собственное законотворчество. Он создал новые законы, которые охватывали все – от норм содержания общественной канцелярии до соблюдения приемлемых границ при плаче по умершему (горе – это хорошо, но принесение в жертву коровы, раздирание себе груди или посещение гробниц людей, которые не были членами семьи – это уже слишком).

Но самый трогательный пункт относился к наведению справедливости в материальном положении в городе, что заведомо было неблагодарной задачей. «Обе стороны лелеяли большие надежды», – указывает Плутарх; это означает, что Солон обязан был кого-то разочаровать. Что он и сделал почти сразу же, отменив навалившиеся на бедняков долги и перераспределив землю так, чтобы сельский житель, который несколько поколений обрабатывал эту землю, теперь владел ею.28

Это не понравилось афинской аристократии. Не понравилось это и беднякам, которые надеялись не просто на отмену долгов – они хотели перераспределения земли всем поровну, а самые бедные опять не приобрели своей земли. «У нас есть его собственные слова о том, что он обидел большинство жителей Афин, не исполнив их ожиданий», – пишет Плутарх и приводит цитату из поэмы, относящейся к Солону: «Однажды их умы наполнились глупыми надеждами, но теперь / Все косо, с гневом смотрят на меня, как будто их враг я».