Наша светлость - Карина Демина

— За что?

— Он пытался… он хотел… — Тисса поняла, что не сможет им рассказать. — Меня…

— Обесчестить, — мягко подсказал лорд Хендерсон.

— Да.

— Неужели? — Ей не верят. — Леди, по вам не скажешь, что кто-то пытался вас обесчестить. Ваша одежда в полном порядке, разве что несколько испачкана. Но я не наблюдаю ни малейших признаков насилия.

Лорды закивали, соглашаясь, что девушка, которую пытались обесчестить, должна выглядеть иначе.

— Он меня поцеловал…

Ушедший, до чего глупо это звучит!

— То есть Гийом де Монфор вас поцеловал, а вы ударили его ножом? Вам не кажется, что это несколько… чересчур.

Он ведь тоже улыбается. Одними глазами. И неужели никто не видит этой улыбки? Или Тиссе мерещится? Здесь все так зыбко — света очень мало.

— Леди, не стоит врать уважаемым людям… — Лорд-канцлер останавливается перед Тиссой, заслоняя всех прочих. И в какой-то миг кажется, что в этом огромном зале нет никого, кроме Тиссы и Дункана Кормака. — Все ведь было иначе. Вы состояли с де Монфором в любовной связи…

— Нет!

— …и не желали, чтобы ваш супруг узнал о любовнике…

— Неправда! Он не… не мой любовник.

— А чей тогда?

И Тисса поняла, что знает ответ, который всецело устроил бы лорда-канцлера. Все очевидно. Просто. Но неужели они все здесь думают, что Тисса пойдет на такое? Папа говорил, что сложнее всего решиться на что-то. А когда решение принято, то всего-навсего надо не отступать.

Тисса решение приняла мгновенно.

— Я… я убила Гийома де Монфора, защищая свою честь.

Она произнесла это настолько твердо, насколько сумела.

— Леди, вы, кажется, не понимаете всей серьезности ситуации. — Лорд-канцлер подошел ближе и, взяв Тиссину руку, нажал на запястье, заставляя раскрыть ладонь. — Ваши руки в крови. Вы сами признались в убийстве. Добровольно. При свидетелях. Вы знаете закон. Вас казнят. И ваш единственный шанс на снисхождение — правда.

— Я сказала правду.

— Нет, вы солгали. Кого вы защищаете, Тисса? — Он сжал запястье сильнее.

— Я не…

— Леди Изольду, верно? Это ведь с ней Гийом состоял в преступной связи. И после возвращения мужа леди испугалась, что правда выплывет наружу. А вы взялись уладить это дело, так?

— Нет!

— Вам обещали взамен титул? Покровительство семьи? Безопасность?

Больно! Ноготь Кормака впивается в кожу и вот-вот прорвет.

— Вас обманули. И Дохерти вынуждены подчиняться закону.

— Отпустите!

— Вам больно? Поверьте, эта боль ничтожна по сравнению с той, которую вам предстоит вынести. У вас очень нежная кожа… на такой плохо заживают ожоги. А палачи, чтоб вы знали, безжалостны по сути своей. Час или два, и от вашей красоты ничего не останется…

— Прекрати пугать девочку, Дункан. — Негромкий голос прерывает речь лорда-канцлера. — Ни ты, ни кто-либо иной не имеет права применять к ней пытки. Или принуждать к чему-либо. Отпусти.

Как ни странно, но Кормак подчиняется, отступает на шаг, позволяя высокому человеку в черном камзоле — говорили, что от иных цветов он отрекся, — подойти к Тиссе.

Если он прикоснется, Тисса упадет в обморок.

Прикоснулся. Не упала. Но позволила себя поднять.

— В кресле тебе будет удобней. Думаю, ты хочешь воспользоваться своим правом не отвечать на вопросы без присутствия мужа.

Тисса кивнула. Она не знала, что у нее есть такое право.

— Ты соображаешь, что творишь? — Кормак не собирается так просто отступать. И Тиссе страшно, настолько, что рука, лежащая на ее плече, рука палача, кажется единственно надежной опорой. — Или думаешь, что она из благодарности все тебе расскажет?

— Я думаю, что она рассказала все, что нужно. Дункан, я долго терпел твои выходки, говоря себе, что вмешиваться не стоит. Не мое это дело — забота о чужой морали.

Рука исчезла, и Тисса почувствовала себя беззащитной.

— Но то, что происходит сейчас, выходит за всякие рамки.

— Я использую момент.

— Который сам, полагаю, и создал. Не дрожи, милая. Скоро все закончится.

— Сомневаюсь.

— Дункан, ты же не настолько глуп, чтобы ввязаться в открытый бой. Конечно, там, за дверью, твои люди. И мои люди. И не имеет значения, кто кого одолеет. Ты уже не успеешь ничего сделать. Вот, милая, накинь на себя. — Черный сюртук, протянутый палачом, сохранял еще его тепло и запах. Ромашка. Шалфей. И черная горечавка, которую потребляют при сильных болях.

— Не вмешивайся, Хендерсон.

Кто подал голос? Кто-то из тех, сидящих за столом, готовых пытать ее ради лжи, которую они выдали бы за правду. Тисса уверена, что лорд-канцлер не шутил.

Его взгляд остановился на факеле, словно прикидывая, долго ли промолчит Тисса, если засунуть в огонь руку. Наверное, недолго. И ее снова тошнит, но уже от понимания того, что с ней случится, если лорд-палач передумает.

Их же много, а он один. И болен.

— Я уже вмешался. Прости, милая, что с опозданием, но мне надо было время, чтобы собрать людей. Дункан у нас только язык силы и понимает. Если бы я вмешался раньше, он бы тебя увел. А сейчас мои люди не позволят никому покинуть зал.

Лорд-палач не выглядит больным, скорее уж уставшим. Разве что характерная припухлость век и некоторая желтизна кожи выдают его состояние.

— И чего ты добился? — Дункан Кормак сцепил руки в замок. Хрустнули пальцы, напоминая о том, что ждет Тиссу, если она не будет послушна.

— Не смотри на него, милая. И не слушай…

— В убийстве она призналась. Этого хватит.

— Совсем скоро здесь появится твой муж…

— И если ты, Хендерсон, думаешь, что муж ее спасет или Кайя Дохерти поступит не по закону, то ошибаешься.

— Пусть себе орет. Вот, выпей. Один глоток и не больше. — Хендерсон протянул серебряную флягу. Содержимое ее пахло травами, но Тисса все же осмелилась отпить. Один глоток. Чтобы сердце успокоить.

— Закон однозначен в данном случае.

Закрыть глаза. Не видеть. Не слушать. Не думать о том, что с ней будет. Наверное, Ушедший очень разозлился на Тиссу, если так перевернул всю ее жизнь.

Жаль, что Урфину будет больно. Он не заслужил.

Увидев Нишхата, Урфин понял, что случилась беда. Нишхат, которому полагалось находиться совсем в другом месте, сидел за столом и тряс деревянный стакан, явно намереваясь отыграться. Судя по стопке медяков и снятому поясу, Нишхат появился довольно давно, но Урфин сам велел его не беспокоить.

Нишхат и не беспокоил.

Ждал.

И не слишком-то обрадовался, когда ожидание закончилось. Кости он все-таки метнул, и два кубика — белый и черный — покатились по сукну. Урфин слышал, как они сталкиваются друг с другом — сухой такой звук, и как хлопает охранник, подгоняя кости, и как хрустят, сминаясь, бумажные листы в кулаке.