Наша светлость - Карина Демина

— Тетя, я…

— Переспала с первым встречным. — Сержант допил чай. — И теперь отчаянно ищешь виноватых.

— Я тебя ненавижу!

— Посмотрим.

Не на что смотреть! Да Меррон скорее и вправду уксуса напьется, чем замуж за подобное существо — назвать его человеком язык не поворачивался — выйдет.

— Со своей стороны, я привык отвечать за свои поступки. И поэтому настаиваю на свадьбе.

Тетушка только и смогла, что кивнуть.

Предательница! Ничего, вот уйдет Сержант — а когда-нибудь он уйдет, — и Меррон выскажет тетушке все, что о ней думает. Или нет… кричать бессмысленно. А вот слезы помогут.

Раскаяние.

Меррон пообещает, что больше никогда-никогда так делать не будет.

Тетушка всегда верила ее обещаниям.

— Вот договор. — Сержант достал примятые бумаги, положил на колено и попытался разгладить рукавом. Дикарь. И хам. Сволочь беспринципная. — Прочтите.

Тетушкина дрожащая рука берет бумаги. Бетти ничего не понимает в подобного рода документах! И вообще, если кто должен читать, то Меррон! Это же ее будущего касается.

Нет, такого будущего ей и даром не надо, но интересно же!

— Вы… — Голос у Бетти срывается. — Вы действительно…

— Да. Но боюсь, что этот титул уже не наследуется, хотя я имею законное право взять любой из вымерших. Мне предложено три танства на выбор.

Титул? Вот у него еще и титул имеется? Да кто это вообще такой!

Но тетушка не задает вопросов, она дочитывает до последней страницы и берется за колокольчик. Летти тотчас появляется на зов. Небось подслушивала под дверью и злорадствует.

Она всегда утверждала, что Меррон однажды переступит черту и опозорит тетю.

— Принеси, пожалуйста, перо и чернила.

— Нет!

— Да, Меррон. — Печаль в тетушкином голосе невыносима. — К сожалению, ты не оставила мне выбора. И поверь, для тебя так будет лучше.

Вот почему все берутся решать, что именно будет лучше для Меррон? Почему никто не удосужится спросить ее саму? Она же не дура! И не ребенок! И не рабыня, которую можно передать из рук в руки по договору… У нее права есть!

Но резкий, нервный даже росчерк — а прежде тетушка писала очень аккуратно, тщательно выводя каждую буковку, — поставил крест на свободе.

— Элизабет, вы позволите побеседовать с вашей племянницей наедине?

Надо же, какая внезапная вежливость. И встает, подает руку, помогая тетушке подняться. Провожает к дверям, ничуть не сомневаясь, что Меррон дождется возвращения. Конечно, куда ей деваться-то? Уксус. Или вены вскрыть, как непокорная героиня в той истории… чтобы ванна с розовыми лепестками. И записка, где Меррон не будет обвинять этот жестокий мир…

Пусть все терзаются и плачут, вспоминая, как несправедливы были.

— Я предполагаю, о чем ты думаешь. — Сержант не стал садиться. Он стоял рядом с Меррон, скрестив руки на груди и разглядывая ее пустыми глазами. — Самоубийство — глупость.

О да, но красивая же!

— Ты сделаешь больно своей тетке, хотя тебе ведь не привыкать. Ты только и знаешь, что мучить ее.

Неправда! Меррон тетушку любит.

— Ты бесишься оттого, что сама не способна понять, чего же тебе надо. А страдает близкий человек. Это неправильно.

Вот только не надо вести нравоучительных бесед!

— Близкие люди недолговечны. Особенно если их не беречь.

— Да что ты понимаешь!

Меррон не в силах была дольше терпеть этот произвол. Она вскочила, желая одного — броситься прочь. Ну или пнуть этого хама.

— Ничего, наверное.

— Ты… ты пришел и вот так просто…

— Пришел. И просто.

Похоже, с ним даже поругаться нормально не выйдет. И как жить?

— Меррон, если ты и вправду любишь свою тетку, то хотя бы раз в жизни подумай не о себе, а о ней.

То есть позволить избавиться? Что ж, Меррон последует столь мудрому совету! Если тетушке Бетти надоело притворяться, что Меррон ей небезразлична, то так и быть: Меррон уйдет.

Гордо.

Независимо.

Она слышала о том, что многие люди, даже знатного происхождения, отказывались от титулов и имен во имя справедливости. И если так, то Меррон примкнет к ним в благом деле усовершенствования мира. А когда мир изменится, то… то тетушка поймет, что заблуждалась. И еще прощения попросит.

Меррон простит. Она же не злопамятная.

То, что семейная жизнь — испытание тяжкое, Тисса осознала ночью. Ну не привыкла она, чтобы на нее руки клали. И ноги тоже, между прочим, претяжеленные. И еще одеяло, в которое норовили Тиссу завернуть, а ей оставалось выпутываться из ушных складок. И сопение в ухо. А уже утром Урфин и вовсе прижал Тиссу к себе, да так крепко, что всякое желание сопротивляться отпало.

Она так и заснула, утомленная борьбой и странно довольная.

А проснулась от взгляда.

— Здравствуй. — Урфин был одет и выбрит и вообще выглядел так, будто собирался уходить. — Я не хотел тебя будить, но…

— Тебе пора?

А она растрепанная. И вообще голая, что недопустимо.

Ужас совершеннейший!

Стыд и…

— Знаешь, а мне нравится, что ты все еще краснеешь. — Урфин провел ладонью по волосам. — Не надо прятаться.

Тисса не прячется. Одеяло — это для душевного спокойствия. И вообще, ей в ванну нужно. Переодеться. Себя в порядок привести, тем более что…

— Тэсс, как ты себя чувствуешь?

То, что он такой странно тихий, Тиссу пугало.

— Хорошо.

Урфина ответ не устроил. Он притянул Тиссу к себе, вместе с одеялом, и поцеловал в лоб. Отстранился. Заглянул в глаза и смотрел долго, непонятно, что пытался увидеть.

— Тебе нужен… доктор? Послушай, Тэсс, я знаю, что иногда девушки, особенно молодые, после первой ночи с мужчиной чувствуют себя плохо. И им действительно нужна помощь. Если так, то скажи мне, пожалуйста.

— А если нет?

— Если нет, то я не буду тебя мучить. Обычай ради обычая — это глупо. Док напишет все, что надо, хотя мне и плевать на бумаги. Поэтому решай сама, хочешь ли ты видеть дока.

Тисса вспомнила те осмотры, которые проводились раз в полгода, и неприятное, выворачивающее душу наизнанку прикосновение чужих рук. И взгляд леди Льялл, которая неизменно присутствовала при процедуре, и ощущение грязи, собственной неправильности, остававшееся после всего.

Доктор был хорошим человеком. Он всегда разговаривал ласково. И боли не причинял. А в тот последний раз, когда леди Льялл назвала Тиссу развратной, он потребовал замолчать.

Платок свой дал, чтобы не плакала, хотя Тисса и не собиралась.

Доктор добрый, но…

— Я бы не хотела.

— Хорошо. Но пообещай, что если вдруг ты поймешь, что что-то не так, или хотя бы заподозришь, ты позовешь дока.