Полное собрание рассказов - Ивлин Во

— Твой отец сказал бы: «Стоит в приятном месте этот замок»,[160] — заметил Джон.

— Что ж, и вправду так.

Небольшое каменное строение это поставили на самом краю обрыва лет сто назад для защиты от вражеских нашествий, а в годы мира превратили в жилой дом; в нынешнюю войну адмиралтейство снова пустило его в дело — устроило здесь пункт связи, а теперь ему вновь предстояло стать мирным жилищем. Обрывки ржавой проволоки, мачта, бетонный фундамент давали представление о прежних хозяевах.

Джон и Элизабет внесли свои вещи в дом и расплатились с таксистом.

— Каждое утро из деревни приходит женщина. Я сказала, что сегодня вечером она нам не понадобится. Она оставила керосин для лампы. И — вот молодец — зажгла камин и припасла дров. Да, а что нам подарил отец, взгляни-ка. Я обещала не говорить тебе, пока не приедем на место. Бутылка виски. Правда, мило с его стороны? Он три месяца копил свой паек…

Так оживленно болтала Элизабет, разбирая багаж.

— У нас здесь у каждого будет своя спальня. Эта комната единственная сойдет за гостиную, зато есть кабинет — на случай, если тебе захочется поработать. По-моему, нам здесь будет вполне удобно…

В гостиной было два просторных «фонаря», стеклянные двери из них выходили на балкон, повисший над морем. Джон растворил одну дверь, и в комнату ворвался морской ветер. Джон вышел на балкон, глубоко вздохнул и вдруг сказал:

— Э, да здесь опасно.

В одном месте, между двух дверей, в чугунных перилах зиял провал, и каменный край балкона ничем не был огражден. Джон озадаченно посмотрел на пролом, на пенящиеся внизу среди камней волны. Неправильный многогранник памяти неуверенно повернулся было и замер.

Он уже побывал здесь несколько недель назад — на галерее маяка в том быстро забывшемся фильме. Вот так же стоял и смотрел вниз. Так же кипели, накатывались на камни волны, разбивались фонтанами брызг и отступали. И тот же грохот, и тот же пролом в чугунной ограде, и пропасть под ногами.

Элизабет все что-то говорила там, в комнате, ветер и море заглушали ее голос. Джон вернулся в комнату, закрыл и запер балконную дверь. В наступившей тишине услышал:

— …только на прошлой неделе взял со склада мебель. И попросил эту женщину, которая приходит из деревни, все как-нибудь расставить. А у нее, я вижу, довольно странные представления. Ты только погляди, куда она засунула…

— Как, ты сказала, называется этот дом?

— Форт Доброй Надежды.

— Хорошее название.

Вечером Джон пил виски своего тестя, курил трубку и строил планы. Прежде он был хороший тактик. Он мысленно не спеша оценивал обстановку. Цель: убийство.

Наконец они поднялись — пора было идти спать.

— Ты взяла с собой таблетки?

— Да, неначатую трубочку. Но сегодня они мне, конечно, не понадобятся.

— Мне тоже, — сказал Джон, — здесь замечательный воздух.

В последующие дни он обдумывал тактическую задачу. Она была очень проста. «План операции» у него уже есть. Он пользовался сейчас словами и формулами, к которым привык в армии. «…Возможные варианты действий противника… внезапность… закрепление успеха». «План операции» образцовый. С первых же дней Джон начал приводить его в исполнение.

Его уже знали в деревне, он постепенно завязывал знакомства. Элизабет — друг хозяина дома, сам он — герой, только что вернулся из армии и все еще не освоился сызнова со штатской жизнью.

— Впервые за шесть лет отдыхаем с женой вместе, — сказал он в гольф-клубе, а в баре даже немного разоткровенничался: намекнул, что они подумывают наверстать упущенное и завести ребенка.

В другой раз вечером он заговорил о том, как трудно всем далась война — гражданским приходилось еще трудней, чем военным. Взять, к примеру, его жену — перенесла все бомбежки, весь день на работе, а ночью бомбы. Ей бы надо было сразу уехать, одной и надолго: у нее нервы расстроены — ничего серьезного, но, сказать по правде, его это порядком беспокоит. В Лондоне он раза два видел — жена встает во сне и ходит, как лунатик.

Оказалось, его собеседникам такие случаи известны — серьезно беспокоиться тут не о чем, просто надо присматривать, как бы это не переросло во что похуже. А у доктора она была?

Нет еще, отвечал Джон. Она ведь сама про это и не знает. Он ее не будил, просто укладывал в постель. Может, морской воздух пойдет ей на пользу. Да она уже вроде чувствует себя много лучше. Если, когда они вернутся домой, с ней опять начнется что-нибудь такое, у него есть на примете очень хороший специалист.

Гольф-клуб всячески ему сочувствовал. Джон спросил, есть ли тут поблизости хороший врач. Да, старик Маккензи доктор что надо, сказали ему, даром пропадает в деревне, отсталым его никак не назовешь. Читает самоновейшие книжки, психологию и всякое такое. Прямо понять нельзя, отчего Мак не стал каким-нибудь крупным специалистом, светилом.

— Пожалуй, надо сходить к этому Маку посоветоваться, — сказал Джон.

— Правильно. Лучше его вам никого не найти.

Отпуск у Элизабет был всего две недели. Когда до отъезда оставалось три дня, Джон отправился к доктору Маккензи. В комнате, которая скорее напоминала кабинет адвоката, а не врача — темной, прокуренной, с книжными полками по стенам, — его принял седой добродушный холостяк.

Сидя в старом кожаном кресле, Джон рассказал ему ту же историю, что в гольф-клубе, только на сей раз более тщательно подбирал слова. Доктор Маккензи выслушал не перебивая.

— Никогда в жизни не встречал ничего подобного, — закончил Джон.

Маккензи отозвался не сразу.

— Вам сильно досталось во время войны, мистер Верни? — спросил он, помолчав.

— Да вот изувечило колено. До сих пор дает о себе знать.

— И в госпитале намучились?

— Три месяца пролежал. Паршивое заведение в пригороде Рима.

— Такие увечья всегда сопровождаются нервным потрясением. Нередко потрясение остается, даже когда рана уже зажила.

— Да, но я не совсем понимаю…

— Дорогой мой мистер Верни, ваша жена просила ничего вам не говорить, но, по-моему, я должен сказать: она уже советовалась со мной по этому поводу.

— О том, что она ходит во сне как лунатик? Но она же не может… — И тут Джон прикусил язык.

— Дорогой мой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете. За последнее время вы дважды бродили по ночам, и ей приходилось укладывать вас в постель. Ей все известно.

Джон не нашелся что сказать.

— Мне не впервой выслушивать пациентов, которые рассказывают о своих симптомах, но говорят, что пришли посоветоваться о здоровье друга или родственника, — продолжал доктор Маккензи. — Обычно это девушки, которым кажется, что они в положении. Интересная особенность вашего случая, пожалуй, даже решающая особенность, именно в том, что и вам захотелось приписать свою болезнь кому-то другому. Я назвал вашей жене специалиста в Лондоне, который, я полагаю, сумеет вам помочь. А пока могу посоветовать вам побольше двигаться, вечером легкая пища…

Джон в ужасе заковылял к Форту Доброй Надежды. Безопасность оказалась необеспеченной, операцию следует отменить, инициатива утрачена… в голову лезли формулировки из учебника по тактике, но дело приняло такой неожиданный оборот, что Джона просто оглушило. Безмерный животный страх шевельнулся в нем и был поспешно придушен.

Когда он вернулся, Элизабет накрывала к ужину. Джон стоял на балконе, с горьким разочарованием глядя на пролом в балконной решетке. Вечер выдался совсем тихий. Был час прилива, и море неслышно колыхалось среди камней далеко внизу, вздымалось и вновь опадало. Джон постоял, посмотрел вниз, потом повернулся и вошел в комнату.

В бутылке оставалась последняя солидная порция виски. Джон налил стакан и залпом выпил. Элизабет внесла ужин, сели за стол. На душе у него понемногу становилось спокойнее. Ели они, как обычно, молча. Наконец он спросил:

— Элизабет, почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?

Она спокойно поставила тарелку, которую держала в руках, и с любопытством на него поглядела.

— Почему? — мягко сказала она. — Да потому что я беспокоилась, разумеется. Я не думала, что ты это знаешь.

— Я в самом деле ходил?

— Ну да, несколько раз… и в Лондоне, и здесь. Я сначала думала, это не важно, а позавчера ночью застала тебя на балконе, около этой ужасной дыры. И тут же испугалась. Но теперь все уладится. Доктор Маккензи назвал мне специалиста…

Вполне может быть, подумал Джон Верни, очень похоже на правду. Десять дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке, об острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И вдруг он почувствовал, что надежды его рухнули, все стало тошнотворно, бессмысленно, как тогда в Италии, когда он лежал на склоне холма беспомощный, с раздробленным коленом. Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.