Полное собрание рассказов - Ивлин Во

Вполне может быть, подумал Джон Верни, очень похоже на правду. Десять дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке, об острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И вдруг он почувствовал, что надежды его рухнули, все стало тошнотворно, бессмысленно, как тогда в Италии, когда он лежал на склоне холма беспомощный, с раздробленным коленом. Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.

— Кофе, милый?

Он вдруг вышел из себя.

— Нет! — Это был почти крик. — Нет, нет, нет!

— Что с тобой, милый? Успокойся. Тебе плохо? Приляг на диван у окна.

Он послушался. Он так устал, что насилу поднялся со стула.

— Ты думаешь, кофе не даст тебе уснуть, дорогой? У тебя такой вид — кажется, ты уснешь сию минуту. Вот, ложись сюда.

Он лег и, словно прилив, что, медленно поднимаясь, затопил камни внизу, под балконом, сон затопил его сознание. Он клюнул носом и вдруг очнулся.

— Может быть, открыть окно, милый? Впустить свежего воздуха?

— Элизабет, у меня такое чувство, будто мне подсыпали снотворного.

Точно камни внизу под окном, которые то погружаются в воду, то из нее выступают, то погружаются вновь, еще глубже, то едва показываются на поверхности вод — всего лишь пятна среди слегка закипающей пены, — сознание его медленно тонет. Он приподнялся, точно ребенок, которому приснился страшный сон, — еще испуганный, еще полусонный.

— Да нет, откуда снотворное, — громко сказал он. — Я ж не притронулся к этому кофе.

— Снотворное в кофе? — мягко, будто нянька, успокаивающая капризного ребенка, переспросила Элизабет. — В кофе — снотворное? Что за нелепая мысль. Так бывает только в кино, милый.

А он уже не слышал ее. Громко всхрапывая, он крепко спал у открытого окна.

СОСТРАДАНИЕ

© Перевод. В. Мисюченко, 2011

Военная организация, куда к исходу войны перебросили майора Гордона, несколько раз меняла название, по мере того как в ее деятельности становилось все меньше секретности. Поначалу она называлась «Подразделением Икс», потом «Особая служба посреднических нерегулярных операций на Балканах» и, наконец, «Объединенная союзная миссия при Югославской освободительной армии». Занималась она тем, что посылала партизанам Тито офицеров-наблюдателей и связистов.

Большей частью такие назначения были опасны и связаны с неудобствами. Посреднические группы сбрасывали на парашютах в леса и горы, где они вели жизнь разбойников: зачастую голодали, постоянно сидели в грязи и все время пребывали настороже, готовые сменить место расположения при любом движении противника. Назначение, полученное майором Гордоном, было самым безопасным и самым терпимым. Городишко Бегой служил штаб-квартирой партизанского корпуса в Северной Хорватии. Располагался он в обширном (десять на двадцать миль[161]) районе так называемой «Освобожденной территории», начисто избавленном от необходимых путей сообщения. Немцы выводили войска из Греции и Далмации и заботились только о главных дорогах и пунктах снабжения. Теперь они больше не делали никаких попыток контролировать или патрулировать районы в глубине страны. Возле Бегоя имелось поле, на которое могли безопасно приземляться самолеты. Что они и проделывали летом 1944 года почти каждую неделю, прилетая из Бари[162] с партизанским начальством и скромным грузом снабжения. В этом районе обосновалась группа мужчин и женщин, называвших самих себя Президиумом Федеральной Республики Хорватия. Имелся даже министр изящных искусств. Крестьянам никто не мешал обрабатывать их землю, если не считать реквизиций в пользу политиков. Помимо британской военной миссии там же находилась вилла, год было полно невидимых русских, с полдюжины летчиков Королевских ВВС, надзиравших за посадочными площадками, и непостижимый врач-австралиец, которого год назад забросили в страну на парашюте с приказом обучать партизан полевой гигиене и который с тех пор бродил с ними повсюду, оказывая первую помощь. И еще там было сто восемь евреев.

С ними майор Гордон встретился на третий день по своем прибытии. Ему выделили небольшой деревенский домик в полумиле[163] от города, а к адъютантам приставили переводчика, который прожил несколько лет в Соединенных Штатах и изъяснялся на своеобразном английском. Человек этот, Бакич, служил в тайной полиции. В его обязанности входило не спускать глаз с майора Гордона и каждый вечер докладывать в местный штаб ОЗНА.[164] Предшественник майора Гордона предупредил его о склонностях переводчика, но майор отнесся к его словам скептически, поскольку с такими делами ему сталкиваться не приходилось. Еще в его распоряжении находились три вдовы-словенки, занимавшиеся домашним хозяйством. Они спали на чердаке и вели себя как охочая до работы и не ведающая устали прислуга.

На третий день после завтрака Бакич объявил майору Гордону:

— Тама явреи пришли.

— Какие евреи?

— Они уж два часа тута, а может, больше. Я велел ждать.

— Чего же они хотят?

— Явреи они. Как я понимаю, они всегда хотят чево-та. Они хотят видеть британского майора. Я велел ждать.

— Что ж, попросите их зайти.

— Они не смогут зайти. Как же, их боля сотни пришло.

Майор Гордон вышел из домика и увидел, что весь двор и тропку возле него заполонили толпы народа. Были среди них и дети, но у большинства вид был старческий, слишком дряхлый для родителей: условия жизни неестественным образом состарили их. Все в Бегое, за исключением крестьянок, ходили в тряпье, зато у партизан имелись полковые парикмахеры, а истрепанная в лохмотья форма придавала им некоторое достоинство. Евреи были нелепы в своих обносках буржуазной благовоспитанности. Национальное родство слабо проглядывало в них. Попадались в толпе и семиты, хотя большинство были светлыми, курносыми, с высокими скулами — потомки славянских племен, обращенных в иудейство задолго до того, как иудеи рассеялись по лицу земли. Вероятно, не многие из них ныне поклонялись Богу Израиля, как то делали их предки.

При появлении майора Гордона в толпе поднялся ропот. Потом вперед вышли трое, судя по всему, главные: моложавая женщина, выглядевшая получше остальных, и два морщинистых старика. Женщина спросила, не говорит ли он по-французски, и, когда майор Гордон кивнул, представила своих спутников: бакалейщика из Мостара и адвоката из Загреба — и себя, уроженку Вены, жену венгра-инженера.

Тут Бакич грубо перебил ее на сербскохорватском, и трое понуро и безнадежно умолкли. Переводчик пояснил майору Гордону:

— Я велел этим людям говорить по-славянски. Я буду переводить.

Женщина сказала:

— Я говорю только по-немецки и по-французски.

Майор Гордон решил:

— Будем говорить по-французски. Всех вас пригласить в дом я не могу. Вам троим лучше зайти, оставив остальных во дворе.

Бакич сердито свел брови. В толпе зашумели. Потом троица, пугливо кланяясь, переступила порог, тщательно вытирая обветшалую обувь, прежде чем ступить на шершавый дощатый пол дома.

— Бакич, вы мне не понадобитесь.

Шпик вышел и отвел душу на толпе, прогнав людей со двора на тропку.

В комнате, где жил майор Гордон, было всего два стула. Один он взял себе, второй предложил женщине. Мужчины, встав позади, принялись подсказывать ей. Между собой они говорили на смеси немецкого и сербскохорватского. Адвокат немного владел французским: достаточно, чтобы внимательно вслушиваться во все, о чем говорила женщина, и перебивать. Бакалейщик, упершись взглядом в пол, казалось, не проявлял интереса к происходящему. В число парламентеров он попал потому, что пользовался уважением и доверием ожидавшей толпы. Когда-то у него было крупное дело — его магазины вели торговлю во всех селах Боснии.

Женщина, мадам Кануи, с неожиданной горячностью отмахнулась от своих советчиков и повела рассказ. Люди, собравшиеся снаружи, объяснила она, это уцелевшие узники итальянского концентрационного лагеря на острове Раб. Большинство из них югославы, хотя некоторые, как и она сама, беженцы из Центральной Европы. Они с мужем в 1939 году направлялись в Австралию, документы у них были в порядке, мужа в Брисбене ожидала работа. Потом их настигла война.

После бегства короля усташи[165] взялись за массовое уничтожение евреев. Итальянцы согнали их в одно место и перебросили на Адриатику. Когда Италия капитулировала, партизаны в течение нескольких недель удерживали побережье. Они переправили евреев на материк, призвали в армию всех, кто по виду был способен к полезной работе, а остальных посадили в тюрьму. Ее мужа приписали к армейскому штабу в качестве электрика. Потом нагрянули немцы, партизаны бежали, прихватив евреев с собой. И вот они здесь, в Богое, сто восемь человек, чуть ли не умирающих с голоду.