Замок из песка - Анна Смолякова

Сцена и в самом деле была неудобной, с довольно большим наклоном в сторону зала. Но что означала какая-то неправильность дощатого пола по сравнению с горячим туманом, дрожащим перед глазами?! И наш кордебалет, и Алексея в черном с серебром колете я различала смутно, а уж о «точке» и говорить нечего! За что можно цепляться взглядом, если и взгляда-то нет, а есть только жалкое и беспомощное тыканье слепого котенка?

И все же, сама не знаю как, я докрутила тридцать из тридцати двух фуэте. Правда, «пошла» при этом так, что остановилась в нескольких сантиметрах от края сцены. Но зал благодарно захлопал. А Ротбарт любезно прикрыл алым плащом мое красное лицо с воспаленными глазами, источающими слезы и дезодорант. И дальше все — худо-бедно, но прошло. Зигфрида я, к счастью, не перепутала ни с кем из придворных и букет метнула точно ему в лицо.

А за кулисами разрыдалась. И Лобов, уже поджидающий меня с какими-то каплями, долго кричал: «А если бы ты в зал свалилась?! Скандала захотела?!», прежде чем обнять меня за вздрагивающие плечи.

Каким-то образом информация о происшествии просочилась в прессу. И газеты немедленно написали о «будущей звезде русского балета Анастасии Серебровской», совершившей на сцене чуть ли не гражданский подвиг во имя искусства. История с дезодорантом подавалась как несчастный случай. И я не опротестовывала эту версию, брезгуя связываться с Лапиной.

Она явилась в наш номер сама, небрежно швырнув на столик очередную чешскую газету.

— О тебе опять пишут. Рассказать что?

— Да нет, — я слезла с подоконника и всунула ноги в тапки, — мне уже неинтересно… Лучше скажи, как твой дезодорант называется?

— А что, подарить на память?

— Нет, просто хотела узнать, что за шедевр так тошнотворно пахнет. Чтобы, не дай Бог, в магазине не понюхать.

Лапина тонко усмехнулась и отодвинула от себя блюдце с чайной заваркой, в которой вымачивались мои компрессы для глаз:

— В благородство играешь? Я пожала плечами:

— Вовсе нет. Просто смысла связываться с тобой не вижу.

— Или боишься?..

В этот момент дверь душа открылась, и оттуда вышел Иволгин с мокрыми, зачесанными назад волосами и полотенцем через плечо.

— Какого черта приперлась? — Он тяжело опустился на стул напротив. — Чего тебе опять от Насти надо?

— Да ничего мне от нее уже не надо, — Ирка поднялась и сладко потянулась. — Она и сама себя достаточно наказала. Все! Серебровская имеет небывалый успех, а Сусловой нет в природе… Кстати, если тебе, Леш, интересно: настоящая Анастасия Серебровская позавчера танцевала в северском Оперном на открытии сезона. «Легенду о любви», кажется… Я в ваш Северск еще из Москвы позвонила, и мне очень любезно ответили. Как видишь, все очень просто… Ну все, ребятки, пока!

Когда дверь за ней закрылась, Иволгин подтянул к себе лежащую на столе газету. На третьей странице была небольшая статья на чешском с фотографией Одиллии, крутящей фуэте. Даже на нечетком снимке мое лицо выглядело растерянным и полуслепым.

— Говоришь, опять Серебровская имеет небывалый успех? — Алексей мрачно усмехнулся и сложил из газеты самолетик. — Всю жизнь рядом со мной какая-нибудь Серебровская, которой восхищаются ну просто все вокруг!

— Перестань, — я заправила выбившуюся прядь за ухо. — Ты же прекрасно знаешь, что танцевал отлично. Просто дезодорантом в глаза брызнули мне, а не тебе, поэтому и пишут в основном про меня.

— Да нет, дело совсем не в этом. А в том, что я ничтожество, выбирающее гениальных баб. И бабы гениальные меня почему-то выбирают… Вот ты почему за мной бегала?

— О Господи! Потому что глупая была и маленькая!.. Как меня уже достали твои приступы самокопания. Как жена-то с тобой жила столько лет?

— Давай про Машку не будем, — он, поморщившись, потер левую сторону груди и полез в тумбочку за своими таблетками.

— Когда сердце болит, такие-то лекарства, наверное, нельзя? — осторожно заметила я.

— А что теперь делать? На стенку лезть? Я после часа занятий уже на ногу ступить не могу, зато «небывалый успех» имеет Серебровская!

Торопливыми, дрожащими пальцами Иволгин выдавил из упаковки несколько пилюль и закинул их в рот. Я отвернулась к окну: смотреть на Алексея не хотелось. Через пару минут он встал и положил руки мне на плечи.

— Насть, а Насть, ну не обижайся на меня. Я же понимаю, что гадко себя веду. Просто просвета впереди никакого нет, да и нога болит очень…

— Ляг отдохни.

— Ну, Настенька, — он взял меня за подбородок и развернул к себе, — не в ноге ведь дело… Почему ты даже смотреть на меня не хочешь? Противно, да? А я ведь очень хорошо к тебе отношусь. И у тебя никого нет, в смысле постели. Ты ведь даже из дома никуда не выходишь.

— Леша, не надо! — Я резко вскочила и перебралась в другой угол комнаты. Но Иволгин только вздохнул и тоже пересел ко мне на кровать. Взгляд его почему-то сфокусировался на моей шее. Точнее, на ямочке между ключицами.

— Не только мне, тебе тоже хорошо будет…

— О Господи! Леша! Не буду я с тобой спать! Тут и обсуждать нечего… Да и что за блажь на тебя нашла?

— Блажь, говоришь?! — Глаза его неожиданно сузились, излом губ сделался жестким. — Конечно, пока ты сама была никем, пустым местом, спать со мной блажью не казалось! А теперь примой, звездой стала, да?!

Я и сообразить еще ничего не успела, а Иволгин уже повалил меня на кровать, больно прижал к матрасу коленом и принялся вытаскивать из юбки пеструю футболку. Сопротивляться было достаточно сложно. И все же я умудрялась кусаться, царапаться и отбиваться локтями. Его распаленное лицо со стиснутыми зубами и вздрагивающими ноздрями нависало прямо надо мной. И оставалось только ловить взгляд полуприкрытых глаз и испуганно кричать:

— Леша, не надо! Что ты делаешь? Подумай!

Бить по больному колену не хотелось. Но все же я оставляла для себя эту последнюю возможность спасения, когда вдруг представился другой шанс. Справившись с футболкой и бюстгальтером, Алексей решил задрать на мне юбку, для чего слегка ослабил хватку. Я тут же вывернулась, как кошка, тяпнула его зубами за руку и рванула в душ, успев в последний момент закрыть защелку.

— Настя… — простонал он, сползая по косяку на пол. А потом вдруг с новой силой заколотил кулаками в дверь и закричал: — Машка, почему ты так со мной? Открой, Машка! Я ведь люблю тебя! Правда, люблю!..

Больше всего на свете меня пугали всякие психические отклонения. А в данном случае попахивало как минимум временным помешательством. Сев на краешек ванной, так чтобы слышать, что происходит в комнате и одновременно быть достаточно далеко от двери, я тяжело задумалась. Из номера надо было убегать. Но куда бежать в одной пестрой юбке без футболки и без лифчика? Даже если и удастся вырваться, как объяснить Лобову ситуацию? Сказать, что любимый помешался и пытался меня изнасиловать? Скорее всего Юрий Васильевич посмотрит на меня с искренним недоумением. Объяснить, что Иволгин вовсе мне не любимый, а я сама не Настя Серебровская? Это окажется нарушением слова, но в экстремальных обстоятельствах его, наверное, правильнее будет нарушить. Особенно если учесть теперешнее состояние Алексея.