Черное. Белое - Ирина Завалишина

Я возненавидела свое сердце, потому что оно причиняло слишком много боли. Основная масса удушающих чувств исходила именно от сердца. И я никак не могла найти способ заставить его замолчать.

На людях мне иногда удавалось надеть непроницаемую маску – маску без чувств. Я видела свое отражение – у меня были такие же холодные и пустые глаза, как у Марка. Взгляд, направленный в никуда и ничего не видящий.

Марк совершенно напрасно говорил мне про время. Моя любовь никуда не денется, я через все пронесу ее.

Друзья постоянно спрашивали о моем настроении и старались приободрить, что мне было совершенно не нужно. В такие моменты я хотела испариться, чтобы никто, никогда и нигде меня не видел и не нашел. Их поддержка тоже причиняла мне боль: таким образом, они лишь заставляли меня вспоминать о том, о чем я и так не могла забыть. Никто не понимал, что не в их силах мне помочь.

Но иногда я все же не могла выдержать – особенно когда долгое время находилась среди людей, и тогда все замечали выступающие на моих глазах слезы.

И как-то утром я поняла, что надо что-то делать. Похоронить сердце вместе со всеми чувствами раз и навсегда. Чтобы ни радости, ни горя больше не было.

Только, как это сделать?

Как?

«Отдели чувства женщины от ее разума – и она твоя, – вспомнилось мне выражение римского императора Юлия Цезаря. – Разделяй и властвуй».

Разделяй и властвуй.

Это показалось мне неплохой идеей. Если я не могу физически избавиться от своего сердца, я попробую сделать это каким-нибудь другим образом.

Умертвить сердце. Умертвить свои чувства. Чтобы больше никогда ничего не испытывать.

Я отделю чувства от разума, и выберу разум. И отныне буду жить по своим законам. По тем законам, которые буду создавать сама.

АПРЕЛЬ

МАЙ

ИЮНЬ

Экзамены остались позади. Я сдала все на пять, потому что самым тщательнейшим образом готовилась к каждому из них.

И сейчас я была совершенно свободна, но эта свобода нисколько не радовала меня.

– Я возьму тебя с собой, – в десятый раз повторяла мама. – Через неделю мы едем в Испанию.

– Я не поеду.

– Тебе необходимо развеяться.

– Я не хочу.

– Ты отпустишь меня одну в незнакомую страну?

– Отпущу.

Единственное, чего я желала – чтобы мама отстала от меня. Я давала односложные ответы на ее вопросы, но это вызывало только кучу других.

– Что ты собираешься делать здесь одна?

– Я не знаю.

– Вика! – Голос мамы упал и стал каким-то болезненным. – Я надеялась, что, посетив другую страну, ты… оживишься немного.

– Что сделаю? – переспросила я, не без труда изображая интерес.

– Ты ведь знаешь, о чем я говорю! – Мама взмахнула руками.

Мне было неинтересно ее слушать, и потому я пропускала половину слов мимо ушей.

– Ты обязательно поедешь со мной, и никаких отговорок!

Как будто я стану придумывать отговорки.

Я покачала головой.

– Нет, не поеду.

– Как же можно быть такой упрямой!

Мне даже стало смешно. Это я-то упрямая? Да я ей сразу сказала, что никуда не поеду. Я просто не меняю свои решения. Это она упрямится и совершенно бесполезно тратит время на уговоры.

– Мама, мы уже обсуждали это.

Она замолчала, а когда заговорила снова, ее голос дрожал, будто она вот-вот заплачет.

– Дочка! Когда ты прекратишь все это?

– Прекращу – что?

– Вот уже несколько месяцев… сколько месяцев прошло, а ты… – Она запиналась, постоянно сбиваясь.

– Но как же можно так жить! Ты ведь словно… словно мертвая. Тебе ничего не интересно…

Я равнодушно слушала ее – опять она завела старую пластинку.

– У меня все хорошо. Я сдала все экзамены на «отлично» – чего еще тебе надо?

– Да лучше бы ты все на тройки сдала! – с жаром воскликнула мама. – Лучше бы проявляла хоть какой-то интерес к жизни!

«Интерес к жизни!» – повторила я про себя. Одни эти слова звучат глупо. Я уже давно ничего не чувствую, и прекрасно живу. Я даже не ощущаю биения сердца и, соответственно, не чувствую боли.

Мне ничего не страшно. Я знаю – что бы ни случилось, меня ничего не коснется. А даже если коснется, то на мне никак не отразится.

Я больше не чувствую.

Я спокойна. Спокойна всегда.

Теперь я умею слушать доводы рассудка. Все, что к рассудку не относится – я отметаю прочь.

Не важно, что это лишает меня минут радости и улыбок. Важно, что рассудок помогает бороться с болью.

Я очень долго добивалась этой способности. Мне с огромным трудом удалось научиться побеждать в борьбе с мыслями. Было очень тяжело заставить мысли течь в нужном мне направлении.

И я боготворю эту свою способность не чувствовать.

Пусть все говорят мне, будто я похожа на мертвую – они просто не понимают, чем я обладаю.

Умение жить рассудком – самое высшее благо, которое только может иметь человек. Оно обеспечивает все: и спокойную жизнь, и хорошие оценки, и хорошую работу. С этим умением я превзойду всех и добьюсь сногсшибательных успехов – оно само собой так получается.

Единственное, что… Эти успехи мне совсем не нужны. Но и к этому я тоже отношусь спокойно.

– Ты только посмотри на себя! – дрожащим голосом говорила мама, а я подумала о том, что не хватало еще, чтобы она тут расплакалась. – Сколько времени ты уже не смотришь в зеркало!

– Мне все говорят, что я красивая.

– Ты же совсем похудела.

– Я стала стройнее, – поправила я.

– Я больше не могу смотреть тебе в глаза. Знаешь ли ты, что там отражается?

Я вопросительно взглянула на нее.

– Ничего не отражается. Куда ты смотришь? Точно витаешь где-то в другом мире. Точно видишь что-то, доступное только тебе.

– Может быть, так оно и есть.

– От тебя ничего не осталось.

Мне порядком надоел этот разговор, чем более, что он повторялся изо дня в день. К тому же, все это твердила мне не только мама – Аня постоянно говорила то же самое.

Я не виновата, что они не знают, как жить разумом, отключив все чувства и заткнув сердце. А потому и не понимают всех преимуществ, которые я имею.

Я игнорировала ее слова. Сначала я пыталась объяснить маме, что прекрасно себя чувствую и не желаю никаких перемен, но она упорно твердила свое. А теперь я научилась не слушать то, что неинтересно. Она все равно говорит впустую, независимо от того, буду я отвечать или нет.

– Вика, так жить нельзя, – повторяла она. – Ты… лишена эмоций. Скажи мне, что ты чувствуешь сейчас?

Я лениво пожала плечами.

– Ты никуда не выходишь из дома.

– На улице жарко.

Мама опустила голову и тихо покачала головой. Потом подошла к окну, вглядываясь куда-то вдаль.

Я была рада этой минутной передышке и блаженно закрыла глаза. Как было бы здорово, если бы все исчезли! Я бы больше никогда не услышала этого нытья и упреков, которые уже давно надоели мне.

– Ты поедешь со мной в Испанию, – твердо проговорила она. – Я хочу, чтобы ты развеялась.

Развеялась! Что это вообще за слово такое, и что оно означает?

– Я никуда не поеду, – отрезала я и, встав из-за стола, направилась в свою комнату.

Через пять минут я услышала, что мама тихо плачет. Ее слезы не вызвали во мне никаких чувств, кроме раздражения. Мне совершенно не хочется возвращаться на кухню и успокаивать ее; тем более что у меня все равно ничего не получится. Это, скорее, мой долг.

Как я и думала, мои успокаивающие слова на маму не подействовали. Аня бы сказала сейчас, что слова были слишком холодные и сухие. Что ж, какие есть… Если я позволю себе испытывать эмоции, то плакать придется мне. Успокоить маму я попробовала, а значит – свой долг выполнила.

Я потратила месяцы на то, чтобы научиться этому. Я пролила столько слез и пронесла столько боли. А потом решила, что больше не буду плакать. И никогда не закричу от боли и отчаяния. И ночами я буду спать.

Мама и друзья правы: я живу без эмоций. Сознательно лишая себя постоянного нытья в сердце, я заодно лишилась и возможности радоваться. Но это – слишком маленькая потеря.

С тех пор, как из моей жизни исчез Марк, я многому научилась. Одна из способностей – это контроль мыслей. Первое время я потратила на это очень много сил, потому что от мыслей нельзя отдохнуть. Потому что двадцать четыре часа в сутки голова думает – она не может не думать. И о чем бы я ни говорила, что бы ни видела вокруг себя, мысли неизменно находили тропинку, по которой возвращались к Марку. И тогда я судорожно искала себе другие мысли. Они в любом случае приводили меня снова к Марку, и я, спохватившись, старалась направить их в другое русло.

Боль слишком долго была моим миром: она витала в воздухе, которым я дышала, в словах, которые я говорила, во взгляде, которым я смотрела. И хуже всего – окружающие видели мое настроение.

А теперь… Теперь они тоже видят, но… Мне все равно. Мне совершенно все равно, кто что чувствует, думает и видит. Мое отношение ко всему превратилось в нейтральное. Нет ничего такого, что бы мне нравилось или не нравилось.