Исламская интеллектуальная инициатива в ХХ веке - Г. Джемаль

Надо также отметить, что сотни лет враждебной интеллектуальной продукции ученых-ориенталистов, направленной прежде всего на извращение Сира и Сунны Пророка (СААС), не дали результата. Если бы было возможно подпортить репутацию Пророка или исказить данные о нем, ориенталисты давно бы уже осуществили это. Фактически, единственное, что походит на вред, нанесенный Пророку (СААС) и Сира его, и Сунне — это то, что на определенном историческом этапе мусульмане потерпели поражение.

Если человеческому существу присуща способность к изменению, что, очевидно, и происходит на самом деле, то знание, идущее от источника всех видов знания, также должно расширяться в своем качестве и количестве, чтобы покрыть все допустимые человеческой историей ситуации. Чтобы Сира и Сунна Пророка (СААС) снова стали двигателем истории, должно произойти по крайней мере следующее: (а) интеллектуальная революция в исламе, которая восстановит соответствие поведения мусульман поведению Пророка; и (б) возникновение такой трансформирующей исторической ситуации, которая была бы обязана своими категориями «лидерства», «власти», «динамизма» и «успеха» соотношению с Сира и Сунной Пророка (АС).

Перевел с английского Антон Шмаков

Калим Сиддыки:

По ту сторону мусульманских государств-наций[248]

Введение

Ни в одной области человеческих устремлений мусульманин не испытывает в настоящее время большего чувства смущения, чем в области политических наук. Это смущение дает о себе знать как на интеллектуальном уровне, так и на уровне людей, проявляющих политическое «искусство» или «науку» на практике: политиков. (В этой работе мы не рассматриваем политиков, хотя, возможно, будем ссылаться на них и на их политические системы.)

Смущение на интеллектуальном уровне больше всего присуще тем, кто, как ожидается, должны быть смущены менее всего: политологам. Современный политолог-мусульманин представляет собой очень непростое явление. Он — политолог, возможно с докторской степенью, преподает в университете, и даже, быть может, автор нескольких книг. И все же политолог-мусульманин должен задаться простым вопросом: отличается ли он чем-нибудь от политолога-немусульманина, обладающего той же степенью, должностью, количеством публикаций? Честный ответ будет «нет». Ловушка заключается в самом словосочетании «политолог-мусульманин». В действительности мусульманин в качестве политолога совершенно не связан со своей дисциплиной. Имеет место, так сказать, сосуществование двух личностей в одной: мусульманина и политолога. Мусульманин — стандартный «верующий», верный исламу, но его политология — немусульманская. «Правоверный» мусульманин и политолог-немусульманин живут бок о бок в едином индивидууме, что приводит к немалому замешательству. А когда этот шизофреник, политолог-мусульманин, готовится произнести что-то про «политическую теорию ислама», или про «исламское государство», замешательство лишь усиливается.

Корни политологии

Чуть больше пятидесяти лет назад эти образчики мудрости, профессора политических наук, еще были «неведомым зверьем». Первый из них получил свое назначение в этом столетии. Но когда задают вопрос: «В чем основная суть политики?», в качестве ответа немедленно приводятся мысли Платона, Аристотеля, Августина[249], Фомы Аквинского[250], Макиавелли[251], Данте, Гоббса, Локка, Руссо[252], Бентама[253], Маркса и Джона Стюарта Милля[254]. Далее следует описание великих держав современности — Соединенных Штатов, Британии, Франции, Германии, Советского Союза и пары других. В конце концов, имеется обширная литература, посвященная аналитической концептуализации. Пристально глядя на этот список, задаешься вопросами. Если, к примеру, «отец политической науки» (Платон) породил свою «Республику» практически 2400 лет назад, то куда потом подевался ребеночек? Отчасти — в Церковь, на протяжении нескольких сотен лет, чтобы затем быть пронесенным через эпоху Возрождения и Реформацию. А далее, до признания в качестве полноправной дисциплины, через факультеты права, истории и философии. Его близнец, теория международных отношений, до сих пор испытывает некоторые затруднения в процессе родов.

Как бы то ни было, ответ является не совсем удовлетворительным. Вопрос, почему Церковь и факультеты права, истории и философии так долго держали ребенка и затем вдруг так быстро выдали здоровое дитя (через пятьдесят лет, что не так много в контексте 2400 лет, выросшее в полного сил взрослого человека, с присущим половозрелому мужчине желанием воспроизвести себе подобных) — этот вопрос все еще в силе. Почему это, практически случайно, произошло в двадцатом столетии? Почему не в восемнадцатом или девятнадцатом, или почему бы не подождать до двадцать первого? Ну почему же, почему в двадцатом? Почему именно в это время? Ответив на этот вопрос, мы получим ключ к разгадке множества тайн. Один из возможных ответов заключается в том, что политическая наука в том виде, в каком мы ее имеем, оказалась в наибольшей степени востребованной именно в это время; отсюда ее грандиозные успехи. Кому это было нужно и почему?

Известный английский историк А. Тейлор написал недавно:

«Европе понадобилось длительное время для старта. Ее лидерство (над неевропейскими цивилизациями. — К. С.) начинается лишь с шестнадцатого столетия (мусульмане потеряли Испанию. — К. С.); ее триумф наступил лишь в двадцатом».

Тейлор составил рецензию на «Всемирную историю» Дж. Робертса. Превознося Робертса, Тейлор перешел на поэтические тона:

«Для нас это труд по всемирной истории, которому нет конкуренции. В нем рассматриваются все века и все континенты. Здесь в равной мере схватываются как ощущения простого человека, так и внесенные в летописи деяния лиц, наделенных властью. Труд невероятно точен в том, что касается фактов, и практически не имеет соперников в суждениях».

Тейлор продолжает превозносить Робертса за то, что он на своих 1100 страницах «со всей справедливостью придерживается положенного соотношения между различными цивилизациями». Затем же он раскрывает секрет: «...он (Робертс) не может противиться своему желанию уделить больше внимания европейской цивилизации, которую он знает лучше и к которой он принадлежит. Более половины книги посвящено описанию последних веков, на которые приходится европейское лидерство».

Тейлор не сожалеет по поводу подобного несоответствия, но добавляет: «Читатель будет только приветствовать такую расстановку акцентов».

Почему Тейлор так уверен, что читатель будет приветствовать акцент на европейской цивилизации? Очевидно, потому что он знает, что это не собственно история; это западное видение истории, и потому оно будет популярно на Западе. В действительности, поэтому он и «для нас этот труд.». Тем самым он тактично допускает, что каждой цивилизации должен быть присущ ее собственный взгляд на всемирную историю и на другие цивилизации. Следовательно, ни с какой объективностью к его собственным суждениям подходить нельзя, не говоря уже о суждениях, выраженных в предмете его исследования.

Давайте пока придерживаться тейлоровского взгляда на историю, ради такого аргумента, что лидерство Европы начинается с шестнадцатого века. Он умалчивает, кто был лидером до этого. Мы-то, мусульмане, знаем, но западные историки тщательно скрывают этот факт от своих читателей. Мусульманская цивилизация оставалась доминирующей в течение более чем тысячи лет, а западная цивилизация, как отмечает Тейлор, достигла своего триумфа лишь в двадцатом веке.

Раз уж окончательно наступил триумф западной цивилизации, и мусульмане удалены с подмостков истории, Западу потребовались два типа интеллектуалов: историки, которые сведут ислам и мусульман к одному — двум параграфам и сноскам, и политологи, которые дадут оправдание и обоснование сложившемуся доминированию. В этом мероприятии по фальсификации истории и созданию светского взгляда на человека и его политическое развитие, западная цивилизация преуспела в деле вложения сюда колоссальных людских и материальных ресурсов. Третьим направлением все той же стратегии являлась западная традиция востоковедения, созданная в основном с целью инфильтрации того, что осталось от ислама, и его подрыва изнутри. Тем же самым занимались и христианские миссионеры, получая за это хорошее вознаграждение.

Теперь представляется возможным увидеть подлинные корни (западной) политической науки. Наука эта не могла развиваться свободно. К примеру, ей не позволили взять на вооружение что-либо из идей имама аль-Газали, Ибн Таймийи или хотя бы даже Ибн Халдуна. Вместо этого истоки современной политической науки напрямую возводят к древним грекам, средневековой Церкви и к феодальной, а позднее построенной на основе национального принципа, Европе, скрывая все, что имеет отношение к мусульманам и исламу.