Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Как бы нам с тобой, герой, кровью не обосс… – неожиданно выругался Пухов.

– Можно министру идейку подбросить неофициально, – не обратив внимания на слова Пухова, сказал Градов, – я-то, грешным делом, решил: для того и понадобился – шептуном поработать. А может, все-таки шепнем?

– Нам еще только Минцветмет с Мингео лбами столкнуть! – Пухов недовольно поерзал на стуле. – К тому же, боюсь, поздно, но наш разговор не окончен.

Градов пришел к Перелыгину, с порога заявив, что сыт, из напитков сегодня предпочитает чай, что-нибудь покрепче они употребят, когда он прилетит встречать Новый год, а сейчас предстоит разговор.

– Сопроводи на кухню, где и предадимся дружескому общению, – скомандовал он, театрально сбрасывая пиджак. – Такие беседы интеллигентные люди с момента переезда из коммуналок в отдельные квартиры ведут там. Плита, опять же, рядом.

Пока Перелыгин возился с чаем, Градов, стоя у окна, болтал о батагайских новостях, про Тамару, которую видел, по его словам, лишь мельком, а когда они уселись друг против друга, нарушив предостережение Пухова, рассказал об их встрече.

Жизнь Градова представляла собой череду парадоксов. В них можно было отыскать присутствие воли, страсть в работе, постоянную готовность с блеском рискнуть, обмануть или, как он выражался, подправить ошибку Фортуны, а еще – соблюдение и уважение неписаных правил северной жизни. Он числил себя в промежутке времени, где считалось нормальным вырваться за предел, плеснуть через край, пробуя себя в разных обстоятельствах, когда цель оставалась побочным результатом. Главным же была готовность схватиться с жизнью, не утруждаясь в выборе средств, ради бравады, которой и насладиться толком нельзя. Он пошел на сумасшедший риск – вывез десять килограммов золота. Красиво и нагло. Проявил личное хулиганство – схлестнулся с системой, нарушив все мыслимые законы и правила, поставив на кон жизнь.

Но в предложении Пухова Градов увидел далекие последствия. «Они, чего доброго, повышенные обязательства брать начнут», – ёрничал он после разговора с Пуховым. Его нутро бунтовало, он почувствовал: тут граница, пересечешь ее – и конец, гибель. Не его конец и гибель, а дела, ради которого они вкалывают, мучаются, обманывают, нарушают инструкции, ходят под статьей. Предложение Пухова лишало смысла прошлое, а значит, и будущее.

Он не поверил, что предложение исходит от директора. Пусть Пухов сам за себя решает, но он будет решать за себя.

– Я-то думал, меня хотят на новый прииск засунуть, а тут, видишь, какой вираж… – Градов умолк.

– Что собираешься делать?

– В эту компанию не пойду! Громких слов говорить не могу, ибо грешен. Хапнуть и смыться – не для меня. Любопытная мыслишка мелькнула в голове. – Градов грустно вздохнул, отхлебнул чай из чашки. – Сначала шальной показалась, но, может, не такая и шальная: может, именно это и подразумевают, когда нам с утра до вечера звенят про перестройку сознания. Хотят, чтобы мы начали делать то, чего делать до сих пор было нельзя, за черту шагать, все с ног на голову перевернуть.

«Все-таки Градов умница», – мысленно отметил Перелыгин. Надо встречаться с Мельниковым – история обрастала плотью, принимала внятные очертания. «Возможно, он прав, – думал Перелыгин. – Это первый толчок – предупреждение. Новое мышление, материализованное в ясное намерение».

– Легко рушатся идолы нашей морали, идеалы, если хочешь, – зло сказал он. – Незыблемое вчера сегодня оказывается отжившей своё рухлядью. Мне интересно, по какой причине не мы с тобой это придумали, может быть, догматизм в нас сильно укоренился? Но я себя догматиком не считаю, и мне как-то не по себе.

Градов вспомнил знакомство с Перелыгиным. Он тогда сам захотел этой встречи. Несколькими годами ранее у него случился короткий роман с Тамарой, однако она отказалась от продолжения. Он переживал, но понимал, что, пока женат, рассчитывать не на что. Даже подумывал о разводе… и тут появился Перелыгин. Скрыть что-либо в Поселке было невозможно. Градов, узнав об их отношениях, не подал виду, а решил поближе познакомиться с Егором. Он позвал его в Сочи, приглашал на охоту, придумал переход в другую газету. Не помогло. Тамара стала летать в Городок. Сначала это его бесило, но, повинуясь внутреннему интуитивному чувству, он не стал разрушать похожие на дружбу отношения с Егором, наоборот, сильнее сблизился с ним. И вот сидит на кухне и говорит как с близким другом о вещах, не предназначенных для посторонних ушей.

– Было «дальстроевское» золото. – Градов выбил дробь кончиками пальцев по столу. – Но это было мобилизационное золото – его вынь да положь, хоть кровь из носу. А потом государство почесало затылок и придумало гениальную схему: госдобычу и артель как два сообщающихся сосуда, чтобы дешевым старательским граммом покрывать расходы на инфраструктуру госдобычи. Знаешь, в чем сила и жизнестойкость этой системы? – Градов вытянул ноги, приняв позу утомленного человека. – В том, что всегда найдутся те, кто готов жить в бараке, терпеть неудобства. И есть те, кто хочет и здесь жить семьей, растить детей, учить их, любить жену, получать от жизни удовольствие. Мы отрасль построили, потому что соблюдали правила, которые оказались верными. – Градов подумал, что сам нарушал множество правил и инструкций, но не почувствовал неискренности или лукавства в своих словах. – Нет, – сказал он, – правила вмиг рушить нельзя. Надо еще понять, к чему смена приведет, а решение можно отменить.

– Труднее всего отменить глупые решения, – заметил Перелыгин, соглашаясь с Градовым.

За окном стоял декабрь, от мороза замерзали термометры, но они сидели в теплой квартире, напротив – в ресторане – веселились люди, а кто-то сейчас плавал в бассейне, в спортзалах занимались спортом, в музыкальной школе детишки осваивали премудрости нотной грамоты – всего за два с небольшим десятка лет на дикой реке. И хотя много наделано ошибок, плохое забывается, но есть на что оглянуться и убедиться, что вектор движения выбран верный.

– За глупым решением, как и за умным, всегда кто-то стоит. – Перелыгин с хрустом разломил сушку. – А кому охота признаваться в собственной дурости.

– Мне показалось… – Градов помолчал, припоминая детали разговора с Пуховым, – решения пока нет. Он прощупывал меня, но прощупывал всерьез.

Они уже начинали понимать, что тревога исходила не от Пухова или Сороковова, а Унакан – лишь пробный камень, готовый покатиться по склону, вызывая обвал или снежную лавину. И что ложь способна легко преобразиться в истину, а после, как всякая истина, противостоять и правилам, и морали, и принципам, разрушая, лишая их смысла.