Порочные круги постсоветской России т.1 - С.Г. Кара-Мурза

Руководство предприятия занимало однозначную позицию в вопросе распределения акций между работниками, состоявшую в недопущении преобладания коллективной собственности. Здесь сказывались как личные интересы высшего звена руководства, так и желание выполнить требования программы приватизации» [13].

Вот явная неопределенность отношения: согласны с приватизацией завода около 60% работников, но при этом 80% считают, что приватизация предприятия не отвечает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Ведь одно это должно было насторожить социолога. Каков ход мысли многотысячного коллектива рабочих, которые соглашаются с изменением, противоречащим их личным интересам? Можно ли принимать такое «согласие» за рациональный осознанный выбор? Это скорее именно признак манипуляции сознанием.

Рабочие ни «за», ни «против», ИТР тоже, активно за приватизацию выступали лишь руководители верхнего уровня. Они и были информированной и сплоченной группой и успешно добились своих целей. При свободе выбора в таком случае возникают социальное противоречие и какая-то форма протеста.

Академик Т.И. Заславская, видный идеолог перестройки, в 1995 г. так говорила об отношении населения к приватизации: «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния… Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7% работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т. д.» [14].

Иными словами, Т.И. Заславская косвенно вводит как индикатор отношения к приватизации отсутствие открытого протеста, поскольку проведенная приватизация пока якобы не оказала существенного влияния на экономические интересы и поведение. Но тут есть натяжка. Сказано ведь, что после приватизации 93% работников не могут жить как раньше, за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т. д.»). Как же можно утверждать, что приватизация не повлияла на экономическое поведение? Протест и экономическое поведение — разные вещи.

Однако другие социологи (в том числе и либерального направления) оценивают установки работников иначе. Уже в 1994 г., еще в ходе приватизации, они наблюдали важное явление: неприятие приватизации сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание — признак гораздо более глубокого отрицания, чем явные протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций — как молчание индейцев во время геноцида.

Социолог Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяинов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [15].

Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Это — осознание приватизации как зла. Запомним это определение приватизации как грабительской, оно будет важно при интерпретации более поздних опросов.

В исследовании, проведенном в июне 1996 г. (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод:

«Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и в массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждено, что “современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства”. Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как “грабежом трудового народа” (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).

Девять из десяти взрослых жителей страны считают, что “основные отрасли промышленности, транспорт, связь должны быть собственностью государства, принадлежать всему народу, а не группе людей”. Серьезные аналитики и политики не имеют права не учитывать такую позицию трудящегося населения страны, как бы они ее не оценивали.

Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь» [16].

Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям.

Здесь — сложная методологическая проблема, о которой надо кратко сказать. Какой должна быть программа социологических опросов при наличии «латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования» двух разных систем ценностей? Как интерпретировать ответы людей, приверженных разным системам? Ведь одна часть опрошенных надеется прожить под покровительством экономического и административного капитала, а другая ведет катакомбное духовное существование. Строго говоря, программы социологических исследований должны строиться по-разному для разных частей расколотого общества — системы ценностей у них разные, значит и смысл понятий и терминов — разные, для них нельзя (или очень трудно) найти какие-то «стыковочные» понятия.

Здесь — проблема несоизмеримости ценностей двух общностей, но в российской социологии об этой проблеме не говорят и как будто вообще не слышали о ней.

Более того, в ходе приватизации имела место дезинформация о важных сторонах этой операции конкретно для России. Граждане осознали смысл приватизации слишком поздно, но это стало важным фактором раскола общества и углубления кризиса 1990-х гг. Понятно, что социолог не должен своими вопросами оказывать идеологическое давление на опрашиваемых. Но разве не требует научная этика дать опрашиваемым хотя бы минимум объективного знания, которого их лишили политики?

Конкретно, в случае приватизации, социологи оказались именно в такой ситуации. Выше говорилось о работе в 1992 г. группы ведущих экспертов (М. Кастельс, А. Турен, Ф.Э. Кардозу, М. Карной и С. Коэн), которые обсуждали с членами Правительства России (в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным) доктрину приватизации. Но ведь в качестве экспертов с российской стороны выступали видные социологи — профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. Им сказали, что «существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ», и привели веские доводы, совершенно понятные и неоспоримые для социологов.

Ведущие российские социологи услышали эти суждения и доводы в ходе прямой дискуссии. Ну ладно, политическое руководство скрыло это знание от общества и населения — нечего о нем и говорить. Но разве не требует профессиональная этика социологов ввести это знание в научный оборот, чтобы исследователи могли учесть его в своих проектах? Разве социолог — не врач и просветитель для общества? В случае обсуждения доктрины приватизации упомянутые авторитетные социологи скорее выглядят как бойцы идеологического спецназа в гражданской информационно-психологической войне в своей стране.

Одно дело, когда социолог действует как разведчик, отправленный в общество, как «в тыл противника». Другое дело, когда социолог следует нормам науки как открытого знания, способствующего рациональному самопознанию общества и государства и выработке общественного договора.

Вот поучительный случай. В октябре 1993 г. ВЦИОМ объявил о положительном отношении населения к действиям президента Ельцина против Верховного Совета. Основывая свой вывод на данных опроса городского населения, Л. Седов писал, что «результаты этих событий были восприняты россиянами как ожидаемое потрясение на пути установления порядка и предотвращения сползания страны к хаосу и анархии». Он обосновал свое заключение о якобы положительном мнении всего населения тем, что 26% респондентов, «не будучи сбиты с толку декларациями законодательной власти, думают, что этот сдвиг осуществлен во имя демократии» [17].

Это как, уважаемые «демократические социологи», — объявлять положительную оценку 26% респондентов «отношением населения»?