Последний пророк - Александр Каменецкий

Нагнувшись, присмотревшись, обнаружил, что это пиво. Пиво! Несколько ящиков! Я уже забыл давно вкус алкоголя и глядел на жестянку местной мочи «Сельтия» как на амброзию пополам с нектаром. Вынул из ящика четыре банки, уселся на пол торжественно, поставил банки перед собой. Взял одну, руки тряслись от нетерпения, в спешке вырвал с корнем жестяное ушко. Черт побери, а! Но вместо того чтобы взять другую банку, их же было полно, мне приспичило во что бы то ни стало открыть именно эту. Вынув нож, принялся расковыривать неподатливую жесть. Пиво с шипением вырвалось из банки, обдав меня клочьями брызг, лезвие соскочило и больно воткнулось в палец. Выматерившись громко, начал зализывать рану. Вкус крови придавал дрянному пиву оттенок необычный и волнующий. В несколько глотков влив в себя банку, вдруг решил, что остальное следует выпить на свежем воздухе. В лавке было слишком темно и воняло гнилью, а уже приятно кружилась голова, спазмы тоски обещали совсем скоро ослабнуть… А цель появилась — серьезно напиться, вдрызг, и затхлая кладовка совсем не подходила для этой важной, замечательной цели. Спотыкаясь в потемках, нащупал дверь, ведущую во двор. Странно, она была не заперта, даже чуть приоткрыта. Это показалось мне подозрительным. Настоящий вор, наверное, тотчас вернулся бы и вылез через окно. Но я не был вором, господа.

Прижав левой рукой к груди четыре жестянки «Сельтии», а в правой забыв зачем-то нож, храбро пнул дверь ногой и сделал шаг. В этот момент мне в грудь уткнулось нечто твердое. Следом обрисовался человеческий силуэт: приземистый толстяк держал ружье и собирался, видимо, выстрелить. Он тяжело сопел — наверное, от испуга — и густо вонял чесноком. Должно быть, хозяин лавчонки явился защищать свою собственность. С оружием в руках. Пары порченых бананов и нескольких банок отвратительного пива было ему жаль! Несколько сбитый с толку неожиданностью, я ослабил хватку, и жестянки с грохотом попадали на булыжник внутреннего дворика. Звук был внезапный и громкий. Лавочник, а лавочники все трусы, дернулся как-то неуклюже, хорошо хоть не выстрелил, но мог. Я инстинктивно сделал быстрое движение — повернулся к нему боком, одновременно толкнув плечом ствол. На него стоило гаркнуть как следует, и он бы убежал, однако я своих действий не контролировал, махнул ножом в воздухе — припугнуть его хотел, что ли. Нож легко черкнул по мягкому — видимо, задел лицо. Лавочник издал громкий, неприличный для такого толстого и неоскопленного мужчины поросячий визг. Может, кастрат он был, не знаю. Завизжал во всю силу легких. Именно звук и вывел меня из себя. На очень высокой ноте, дребезжащий, истерический до предела, режущий мозг. И столько в нем было, в этом звуке, мерзкого животного страха, базарной какой-то скандалезности, чего-то донельзя гнусного, что заложено в слове «лавочник» (жирный, жадный, подлый)… Я хотел ему сказать: перестань, заткнись.

Не сказал, но подумал: «Немедленно прекрати орать, гнида, этот звук меня с ума сведет, немедленно прекрати!» Но он, словно баба поганая, продолжал — не сбавляя ни громкости, ни тона. Лучше бы он застрелил меня тогда. Для нас обоих это было бы лучше. Для него — точно. Потому что я вот что сделал. Я изо всей силы ткнул его ножом. Звук вышел очень странный — хряск. Лезвие воткнулось не полностью, примерно на четверть, я его уколол просто. Очень неподатливое, заметил вскользь, тело у человека. Лавочник на секунду прекратил свой крик, умолк, оторопел. Тогда я, пока пауза длилась, размахнулся и широким движением засадил в него нож по самую рукоятку. Это место, куда я попал, оказалось мягким — живот, что ли, не разберешь в темноте. Но я обрадовался, что все удалось хорошо. Лавочник сразу обмяк, его начало тянуть к земле, я подумал: слава Богу, больше не станет кричать. Однако это было ошибкой, так думать. Он заорал еще громче, еще пронзительнее и визгливее.

Рана, верно, оказалась не очень опасной. Я понял: его надо скорее убить, иначе не успокоится. Выдернув нож, бросился на него, повалил на спину, уселся сверху и стал бить и колоть ножом куда попало. Чаще всего натыкался на твердые кости и ранил лавочника совсем легко, иногда лезвие скользило в крови и соскакивало, так что рвало на нем одежду, а тела почти не трогало, только кожу царапало немного. Лавочник уже не кричал, а только сильно дергался подо мной, хотел меня сбросить. Пришлось крепко упираться обеими ногами в землю, чтобы усидеть на его жирной туше, которая оказалась такой беспокойной и неподатливой. В лицо ему я смотреть не хотел, так что черт не помню — заметил только клочную бороду. Да и темно было. Меня раздражало, что так долго машу ножом, а результата никакого.

Другой бы человек, наверное, давно умер. Я решил его задушить. Отбросил нож, схватил обеими руками за горло и крепко сжал пальцы. Но шея у лавочника была короткая, толстая, мускулистая и, главное, скользкая от крови. Сколько ни жал, ни давил, он все равно легко высвобождался. Устав, намучившись, опустил руки и решил немного отдохнуть. Но он вдруг ожил. Легко сбросив меня, расслабленного, навалился сверху и запустил свои короткопалые ладони мне под подбородок. Тут-то я понял, что его взяла, он меня убьет. И хотел этого даже — умереть, но не так же, не под лавочником, которого я резал-резал, да и не зарезал совсем! Заколотив бешено руками по земле, уже почти теряя сознание, я нащупал свой ножик, стиснул покрепче пальцы на рукояти и запустил лезвие лавочнику прямо в пах. Ох он взвыл! Не то что раньше, а как сразу тысяча свиней на бойне.

Не теряя времени даром, я высвободился, схватил его левой рукой за бороденку, а правой рассек горло от уха до уха. У меня получилось! Нужно было сразу горлом заняться, мелькнула мысль, а я только силы зря тратил. Кровь, ясное дело, хлестанула фонтаном прямо мне в лицо и на грудь, но ощущение это мне понравилось. Какая она удивительно горячая, еще подумал я, как приятно. Лавочник сразу подох. Я встал, отирая об одежду мокрые руки. Мне было хорошо. Стоял над ним, умиротворенный, довольный. Как будто искупительную жертву принес. Как будто все мои несчастья мигом исчезли, их кровь смыла. Я ощущал сексуальное возбуждение, член встал торчком. Хотелось немедленно отыскать первую попавшуюся проститутку, запугать ее ножом и изнасиловать, как ту глупую девчонку, Ясмин.

У меня хватило бы сейчас сил на многих женщин, волной поднималась звериная мощь. Нож, кажется, тоже благодарил меня за неожиданную работу, трепетал и вибрировал в руке. Мы оба были счастливы, я и нож. Одинокие и холодные, нашли друг друга в человеческой пустыне. Зачем я убил? Понятия не имею. Мне было, по правде, все равно — убить или умереть. Попадись противник более сильный, более умелый — что же, испустил бы дух, ни о чем не жалея. Так я себя чувствовал. Может, и умер бы с наслаждением, со вставшим членом. Но получилось, что быть зарезанным и валяться в кровище выпало ему. Лотерея… Сейчас, когда пишу и вспоминаю, это убийство для меня как сон. Я его реальности не чувствую совсем. Но тогда отчетливо знал, что мое преображение свершилось. Вернее, мне так казалось… Потому что в следующий момент на город упали первые бомбы.

Сначала я даже не понял, что случилось. Услыхал сильный грохот и еще подумал, что, должно быть, начинается гроза — ведь дождь давно собирался. Но вместо молнии увидел зарево пожара. Затем громыхнуло еще, еще, и до меня наконец дошло. Они начали войну! Наплевали на всех, на весь мир и начали! Вообще это были ракеты, а не бомбы. Самих самолетов видно не было — и небо темное, в плотных облаках, и летели они, разумеется, на приличной высоте. Только быстрые фосфоресцирующие полосы рассекали воздух, а затем гремел взрыв. Квартал ожил, завопил, заорал, наполнился людьми, бегущими во все стороны сразу. Куда деваться, никто не знал. Все носились по улицам, кричали, закрывали головы руками, метались в панике, сбивая друг друга с ног. На меня, окровавленного, с дикой рожей, внимания никто не обращал. Женщины, мужчины, старики, дети — поди знай, что их так много здесь живет! — выволакивали из домов свой жалкий скарб, какие-то тюки и корзины, тащили их на себе, не переставая вопить. Некоторое время я стоял на месте, остолбенев, не зная, что мне делать. Взрывы отрезвили меня. Быстро привели в чувство. Нужно немедленно спасаться, требовал инстинкт, и все другие внутренние голоса сразу заткнулись. Бомбили пока что центр. С периодичностью в минуты две-три земля сотрясалась; грозя сбросить с себя и перепуганных насмерть людишек, и их жалкие хибары. Куда они метили, какая у них была мишень? После каждого взрыва в воздух взметалось клочьями пламя и какие-то ошметки летели, затем все с шумом рушилось и валил, подсвеченный пламенем, густой дым. Это все происходило почти рядом, едва ли не на соседней улице — во всяком случае, все стекла в этом квартале со звоном вылетели вон.

Я побежал. Несся, сам не зная куда, но только бы подальше от центра и поскорее. Так иногда бывает: бежишь и не чуешь под собой ног. Наверное, они знают, что муджахиды расквартированы в отеле и нескольких соседних зданиях, вот и метят туда… Такой прыткий и легкий я оказался, что опередил всех местных, сматывавших удочки. И легкий, и прыткий, и почти не запыхался, когда обнаружил себя на каком-то диком совершенно пустыре, поросшем жестким, как проволока, клочковатым кустарником. Кроме меня, на пустыре присутствовал только президент республики — огромный бигборд, установленный на здоровенных, слон не вырвет, железных сваях. Бывший глава несчастного государства ухмылялся в усы, но глаза смотрели серьезно и строго. Куда бежать, что дальше? Пустырь был большим и темным, где-то на окраине его громоздились груды металлолома, а дальше поблескивало море. Я решил остаться здесь. Сел на землю под президентом, уткнул лицо в колени. И в этот момент земля подбросила меня, отшвырнула прочь, покатила взрывной волной, обдирая о кусты. Президента и его сваи выдернуло с корнем играючи, я едва-едва не попал под удар увесистой и длинной, в два моих роста, железяки. Взрыв был совсем близко, и такой силы, как никогда раньше. Первая мысль пришла: ядерная бомба. Но гриб не появился. Вместо него квартал красных фонарей и местных жуликов залило кровавое зарево. Даже не одну, видимо, — две ракеты они туда запустили, сволочи. Плач, стоны, нечеловеческий крик… Не знаю, сколько там народу уцелело, думаю, не много. Собственно, на этом все и кончилось. Четверть часа длилась бомбардировка, не больше.