Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После обеда на работу никто не пошел. Зря корпорация потратилась на водку.
Первое время Майя ждала Федора домой. Но прошла неделя, другая, а он все не приходил. Обезумевшая от тоски и горя, она ходила по прииску, стараясь разузнать, в чем обвиняют ее мужа. Майя знала, что вместе с Федором арестовали еще троих и среди них — Трошка. Но за что их посадили в арестантскую — толком никто не знал. Кто-то посоветовал Майе пожаловаться «доброму господину» Константину Николаевичу, попросить, чтобы он заступился за Федора.
Майя дня два ловила Коршунова, пока ей наконец не повезло: идя с Семенчиком по поселку, она увидела, что инженер зашел в барак. Майя вошла почти следом за Коршуновым и, приткнувшись у порога, стала ждать, когда инженер закончит разговор со стариками. Беседа текла медленно, степенно. Старики никуда не спешили, но пожаловаться им было на что, и они обстоятельно изливали «доброму господину» свои обиды на хозяев.
Коршунов умел слушать собеседников, но на этот раз ему хотелось и самому кое-что сказать старикам, а именно, что корпорация по-прежнему надеется найти с рабочими общий язык, но для этого надобно, чтобы люди вышли на работу. Сейчас все ожесточились: и рабочие, и хозяева. А когда люди ожесточены, они делаются несговорчивыми. Нужно, чтобы лед тронулся, души смягчились, и тогда, Коршунов в этом уверен, рабочим о многом удастся договориться с золотопромышленниками. Но чтобы лед тронулся, нужно выйти на работу. Кто-кто, а Коршунов не желает зла рабочим.
Старики почтительно слушали «доброго господина», утвердительно качали головами, должно быть соглашаясь, что Коршунов их первый доброжелатель, и спрашивали, долго ли хозяева намерены упрямиться.
— На работу наши не пойдут, пока все не сделают так, как мы им велим, — дребезжащим голосом сказал длинный бритый старик, отец троих сыновей. Младшему было сорок, старшему пятьдесят. — Пущай не кочевряжатся себе во вред — все равно будет по-нашему.
— Упрямое чертово семя, — встрял в разговор другой дед, кругленький, румяненький, даже не подумаешь, что старик по милости корпорации сидит на голодном пайке, вернее, не получает ни крошки, — уж которую неделю им долдонят одно и то же, и никак их не прошибешь.
— Вы определенно говорите это с чужих слов, — так же мирно сказал Коршунов. — Я даже догадываюсь, кто это вам внушает. Мне бы побеседовать с этим человеком. Надо бы ему кое-что объяснить.
— Да беседами мы вроде бы сыты, — подал голос третий старик, стуча клюкой о пол. — Нам бы лучше крупы побольше да мяса и хотя бы сухариков.
Кругом засмеялись.
Коршунов первым заметил Майю, не сводившую с него глаз. Инженер понял, что эта женщина имеет к нему дело, и пошел к ней.
Майя нерешительно шагнула Коршунову навстречу, держа Семенчика за руку.
— Вы ко мне? — ласково спросил инженер.
— Да — ответила Майя, слегка покраснев. — Помогите мне, добрый господин…
— Что у вас случилось?
— Моего мужа арестовали… неизвестно за что. Я уверена, что он ни в чем невиновен.
— Как фамилия?
— Федор Владимиров. Мой муж совершенно неграмотный, жил тихо. Замолвите за него слово, чтобы выпустили.
Коршунов хорошо помнил фамилии людей, которых он выдал полиции, и, услышав одну из этих фамилий, в первый момент растерялся. Перед ним стояли жена и ребенок одного из этих забастовщиков, даже не подозревая, что это по его милости их родной и близкий человек оказался за решеткой.
Что-то вроде угрызения совести шевельнулось в черствой душе Коршунова. И в эту минуту он искренне хотел чем-нибудь помочь этой женщине.
— Увы, — Коршунов развел руками, — мое влияние не распространяется на полицейские власти. Ничего не могу поделать.
Майя расплакалась:
— Мне хотя бы повидаться с ним…
Коршунов, который не выносил женских слез, достал записную книжку, что-то написал, вырвал листок и протянул Майе:
— Идите с этой запиской в полицейский участок. Там, возможно, уважат мою просьбу и разрешат вам свидание с мужем.
Майя, всхлипнув, взяла записку и поклонилась Коршунову. Инженер чувствовал на себе одобрительные взгляды рабочих, слушавших его разговор, и соображал, какой бы сделать жест, чтобы еще больше расположить их к себе. Коршунов опять полез в карман. В его руке сверкнула золотая монета.
— Возьмите это. На передачу.
Лицо Майи вспыхнуло. Она отчаянно замахала руками, отказываясь от денег.
— Бери, дочка, — сказал один из стариков, — человек от чистой души. Бери, пригодятся.
Семенчик не сводил с монеты глаз. Она даже в полумраке сверкала и, казалось, излучала свет.
Коршунов подошел к Семенчику и опустил монету в карман его пальто.
— Сынок, верни дяде денежку. Будь умницей. — Майя засунула в карман сына руку, вынула монету.
Семенчик надулся, готовый расплакаться. Коршунов не принял монеты, и она со звоном упала на пол. Майя выскочила с сыном за порог.
Не заходя домой, Майя и Семенчик пошли в полицейский участок. Урядник Тюменцев пробежал глазами записку Коршунова, покосился зачем-то на ноги Майи, обутые в новые торбаса, и сказал:
— Не могу, раскрасавица моя, разрешить свидание с арестованным.
— Почему?
— Свидания разрешает господин полицмейстер. Иди, дорогуша, к нему.
Майя пошла к полицмейстеру прямо домой. Раскормленный, горластый лакей не хотел ее пускать. На шум выбежала горничная, курносая, вертлявая девушка с веселыми глазами.
— Барин велел пропустить, — сказала она.
— А не врешь? — усомнился лакей.
В передней горничная попросила Майю смять пальто, а сама побежала доложить хозяину.
Господин Оленников принял Майю у себя в гостиной. Он один сидел за столом и запивал вином сытный обед. Полицмейстер был приятно удивлен внешностью посетительницы. Перед ним стояла статная красавица, немного растерянная и от этого еще более прекрасная. Оленников был ловелас, не хуже Тюменцева, и знал, что женское лицо красит не только улыбка, но и скорбь. А его нежданная гостья была чем-то глубоко опечалена.
— Какая беда вас ко мне привела? — слегка заплетающимся от вина языком спросил полицмейстер, стараясь придать своему голосу как можно больше участия.
Майя молча протянула ему записку Коршунова.
Оленников, видимо, не ожидавший такого прозаического ответа, не сразу взял бумажку. Он долго искал очки, пока предупредительная горничная не принесла их, и только тогда принял из рук Майи записку, прочитал ее и положил на стол рядом с лужицей вина. Лицо полицмейстера стало пресным, к Майе он потерял всякий интерес.
— Принеси карандаш, — ворчливо сказал он горничной.
Горничная услужливо протянула барину тщательно очиненный карандаш.
Полицмейстер еще раз прочитал записку и что-то написал на уголке.
— Идите к уряднику, — сказал он и отдал Майе записку.
