Пламя грядущего - Джей Уильямс

Ричард? Почему его должна тревожить месть Ричарда, если, быть может, в скором времени свершится его собственная месть? Заговор вполне мог удаться. «Бог поразил безумием наших врагов», – так сказал эмир. Безумие длилось многие месяцы, и заговор был закономерным итогом глубоко укоренившегося недуга. Внутренняя война длилась с самого начала крестового похода, почти столь же непримиримая и яростная, как и война с неверными: англичане выступали против французов, норманны против пуатевенцев, пизанцы против генуэзцев, госпитальеры против тамплиеров. И это противостояние, если его умело использовать, могло привести к еще большему хаосу, в котором Ричард наверняка погибнет. И тогда Артур будет отомщен, а о его, Дени, слабости – больше никто не вспомнит. Справедливое возмездие королю, столь вероломному, сколь жестокому и себялюбивому.

Он попытался притвориться беззаботным. Но в его душу закралось сомнение, неотступно терзавшее его и скоро остудившее его недавнюю радость.

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 11-й.

И таким вот образом я очутился во власти сомнений, ибо желал, чтобы Ричард был повергнут во прах, как он обрек на смерть очень многих. Но потом я вспоминал, что однажды он держал мои руки в своих и я дал ему клятву верности. Я внушаю себе, что ту клятву выманили у меня обманом и потому она ни к чему не обязывает. Но у меня в ушах еще звучат слова Артура: «У рыцаря есть только его слово». Потом подает свой голос упрек: Ричард предал меня и Артур умер из-за него. Почему бы тогда не умереть, в свою очередь, королю? Я не смог убить его, когда он мирно спал на берегу реки под Яффой. Теперь решение от меня не зависит. Мне остается только ждать (а пленнику это не трудно), и его уничтожат. И мне не дает покоя еще одно: мысль о том, как я согрешил с ним. В этом тоже можно обвинить его, так что мы будем квиты, если он погибнет. И все-таки, клянусь жизнью, я не знаю, будет ли это справедливо. Я разрываюсь, точно какая-нибудь старая бабка во время половодья, которая мечется и не знает, кого спасать, корову или гуся, и от растерянности может утонуть сама.

Итак, за истекшие четыре недели войско Христово продвинулось далеко вперед, до самой крепости Бейт-Нубы, и расположилось менее чем в пяти лье от Святого Города. Крестоносцы совершили множество великих подвигов, я слышал, что Ричард как вихрь обрушился на сарацинов, лично захватив в плен герольда Саладина и умертвив около полусотни неверных. Хвала Господу, до сих пор ал-Амина сия участь миновала, хотя мне должно быть стыдно, что я беспокоюсь о жизни какого-то сарацина.

Султан приказал завалить камнями или осквернить воду во всех источниках и колодцах вокруг Иерусалима и отступил едва ли не к воротам города. Ныне город охвачен большой тревогой и страхом, и на всех улицах множество вооруженных людей. Я не осмеливаюсь покидать пределов дворца. Сам султан каждый день приезжает в город, чтобы помолиться в огромной, великолепной мечети под названием аль-Акса, а из своего окна я вижу знамена и толпу, окружающую его, когда он входит внутрь или выходит после молитвы.

Что будет дальше, никому не ведомо. А мне тем более. Что произойдет, если Ричард окружит город и нам доведется встретиться вновь? И я не вижу, что могло бы помешать ему осадить Иерусалим. Возможно, нам предстоит пережить отчаянное сражение, гораздо более жестокое, чем битва за Акру.

Я перечитываю свои последние записи и понимаю, почему неверные любят повторять: «Будущее в руках Бога». Ибо теперь очевидно, что рыцарь Бальан приводит в исполнение свой замысел. Вчера, двадцать третьего дня месяца йомада, который по моим подсчетам соответствует приблизительно двадцатому дню июля, возвратился домой мой друг и тюремщик ал-Амин с известием, что воинство Христово свернуло лагерь и отходит назад на Яффу.

Сообщив эти новости отцу, ал-Амин прибыл в свой дворец и, обняв меня, сказал, что слышал обо мне много лестного и что Мехед ад-Дин оказал ему доверие и посвятил в детали заговора против короля. И еще он добавил, будто лазутчики, побывав в лагере христиан, постоянно приносят донесения о плачевном состоянии противника, так как запасы у них на исходе и воины дезертируют из армии. Много среди них раненых и больных, но что хуже всего – это начавшиеся раздоры. Одни призывают идти на Иерусалим, а другие отвергают саму мысль о наступлении, поскольку около города невозможно добыть воды. Был созван совет, в который вошли пятеро французских аристократов, пятеро госпитальеров, пятеро тамплиеров и пятеро знатных рыцарей королевства Иерусалимского. По их мнению, войску следует отступить в Яффу или Акру и немедленно составить план перенесения военных действий от городов, которыми мы владеем на. побережье, в Египет. Мне стало совершенно ясно, что все это дело рук тех, кого представлял рыцарь Бальан. Неубедительными показались их доводы, ибо если они не в силах взять Иерусалим, будучи так близко от него, как же они собирались выступить против Вавилона[190], который находится так далеко? Накануне возвращения в Иерусалим ал-Амин видел отходивший арьергард рыцарей.

И ныне его отец, верный слову, которое он дал Бальану, готовит свою личную гвардию из пятисот мамлюков под началом Йезида из Искендерона, к которому он питает великое доверие и около тысячи своих курдских воинов, равно как и более тысячи других мамлюков под предводительством прославленного турецкого воина Каймаза-Нехми, евнуха. Это войско он содержит на свой счет за пределами города и теперь ждет гонца, который должен прибыть от Бальана. Я уже более не сомневаюсь, что он рано или поздно появится.

Теплая, лунная и тихая ночь окутала Иерусалим. Мужчины и женщины поднимались на крыши домов, чтобы подышать свежим воздухом, и перезвон струн сливался с доносившимся издалека смехом и печальной песней. Густой цветочный аромат плыл над садами, и земля была напоена сладостью. Дени возлежал на шелковом ковре в своей комнате, глядя на усыпанное серебряными блестками небо. Подле него сидела Лейла, а чуть поодаль, привалившись к стене, устроился Гираут, пощипывавший струны арфы и тихонько напевавший:

Я пью дыхание с ее горячих губ,Как жажда велика, и как источник скуп!Ах, обними меня, любовь, рассвет уже грядет…[191]

– Кто это написал? – лениво спросил Дени. – Неужели я?

Гираут издал смешок.

– Ей-Богу, тут есть чему позавидовать! Сочинить такое множество песен, что даже не помнить все. Да, это ваша.

– Думаю, Дени напрашивается на похвалу, – заключила Лейла. – Однако написано: «Веди себя скромно и умеряй свой голос. Ибо самый громкий из всех голосов – это крик осла».

Дени приподнялся на локте и с усмешкой посмотрел на нее.

– Когда-нибудь я выучу Коран наизусть затем, чтобы отвечать тебе ударом на удар, – сказал он. – Разве там не говорится что-то о мудрых женщинах, которые держат свой рот запечатанным?

– Пророк восхищался женщинами, – с притворной скромностью ответила она. – Но калиф Омар[192] сказал: «Спрашивайте у женщин совета, а затем делайте обратное тому, что они посоветовали».

– Калиф Омар был грубияном, а не учтивым французом, – заметил Дени. – Нет, оставим все как есть. – Он вздохнул и улегся на спину, сцепив за головой руки. – Ох, – пробормотал он, – у меня нет настроения слушать аубады. Оставить все как есть… Если бы я мог!

Некоторое время они молчали. Пальцы Гираута бесцельно перебирали струны арфы, извлекая слабые, трепетные звуки.

– В чем дело? – спросила Лейла. – Ты думаешь о войне?

– О войне… О Ричарде. Он не знает, какая участь ему уготована. Но если бы знал, как бы он поступил? Он бы посмеялся, черт бы его побрал, он смеется над всем и вся. Он как-нибудь обманул бы их. Вселенский шут. Ричард Да-и-Нет. Бальану следовало бы поостеречься.

– Кто такой Бальан?

– Некий рыцарь. Его имя напомнило мне об одном человеке, которого я когда-то знал. – Он перевернулся, подперев рукой щеку. – Это было очень давно. Человека, которым я восхищался и ненавидел, боялся и любил. Я припоминаю довольно смутно… Наверное, он побил меня, потому что я плакал над песней, песней, которую я никогда не мог вспомнить. О Журдене де Блеви.

Гираут пропел тихим голосом:

«Слушайте, мой сеньор, и да пребудет с вами милость Божья,Послушайте эту славную песнь, давнюю и правдивую».

– Это она? – спросил Дени. – Я должен был догадаться. Гираут, который знает все песни. Я помню, как в тот день, когда мы подобрали тебя, ты пел все, о чем мы тебя просили. Я не слышал песнь о Журдене с детства. Наверное, лет с семи.

Он закрыл глаза. И вдруг его пронизала дрожь, волна страха накатила и отхлынула, стремительно, точно дуновение ветра, покачавшего ветви деревьев и тотчас унесшегося прочь.