Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решив забыть о столкновении с не проспавшейся подвыпившей шлюхой, над которой и впрямь нависали далёкие, но вплотную к ней приблизившиеся пустыни, я всё же не могла ни соотнести её странный и пугающий рассказ с тем призраком, с которым беседовала во сне. Внезапная встреча с глазастым и странным стариком возле Творческого Центра и последующая встреча с Рудольфом, окончившаяся столь шокирующим расставанием, сплелись в моём сновидении в одно целое. Определённо, я душевно расстраивалась, и соседка на лестнице была продолжением моего сна.
Я пощипала себя за руку, было больно, не сон. А что? Идти к ней за подробностями в её жилище, означало дать ей повод к сближению со мной, что немыслимо. С людьми окружающего квартала я не сближалась. Здесь лишь моё временное пристанище, в чём я никогда не сомневалась.
Судьба старых вещей
Вспомнив о сокровище в своей сумочке, о найденной там прибыли, я поехала к Эле. Раздумывая о том, что не мог Реги подсунуть мне деньги, — ведь при исследовании содержимого сумочки Рудольфом, там их бы мизер! — мне пришлось признать, чья это проделка. Но и раскрытие этой загадки ничуть не примирило меня с ним. Конечно, заметь я его фокус с очередным подарком сразу же, я бы возмутилась. А так… чего уж. Деньги уж точно не лишние.
Мы объедались с Элей в любимой кондитерской «Сладкое прибежище», и она набрала полную коробку пирожных для своих детей. Потом мы гуляли с нею по центру столицы, зашли в игрушечную лавку, чтобы купить детям подарок. Элю я решила взять к себе помощницей. Мне нужен свой штат работниц и мастеров. Тот человек дал мне разрешение на то, что профессиональных мастеровых людей я наберу в столице, поскольку хорошо знала из кого выбирать. А уж он проверит их по своим каналам, и если не все подойдут, я должна буду это принять. Счастью Эли не было границ. Она буквально опьянела от наплыва эмоций, благодарности, обнимала меня и повизгивала от радости. Она уверяла меня, что сможет пройти все проверки в высоких инстанциях, поскольку никогда не была замешана ни в каких нелестных или тёмных приключениях.
— Так ты не мне будешь это доказывать. Я тебе верю и так. Но предупреждаю, твою кандидатуру могут и не пропустить туда, где мне без тебя будет очень тоскливо, — и я обняла её.
— А этот глава чего-то там из Администрации города, что тебя и выбрал, он тебе что сказал?
— Что там есть особые проверяющие структуры, а я должна буду принять их решение. И всё.
Эля заметно сникла, — Он каков из себя? Наверное, важный и высокомерный до жути?
— Со мною разговаривал один из помощников главы хозуправления из Администрации этого города. Он никакой. Невнятного облика, хотя и безупречно вежливый.
Эля взмахнула руками, но понять сам по себе её жест было бы трудно, — Я уж обрадовалась, что ты всё решаешь…
— Как только мы с тобою окажемся за теми стенами, я и буду всё решать! — ответила я, заранее наполняясь значительностью. Жизнь Эли трудно было назвать не то, что счастливой, но даже сносно сложившейся. А мне настолько проще начинать новую жизнь в чужом и незнакомом окружении вместе со своей подругой детства и юности, вместе с близкой мне помощницей.
Я с лёгкостью простила её матери утрату многих наших вещей, оставленных той на сохранение. Чего там и помнить о старье! О безвозвратно исчезнувшем прошлом. Картины брата хранились в доме Тон-Ата, как и место для его творчества было всегда там. Не у нас же в убогой тесноте, где мы и сами-то еле протискивались вдоль необходимой мебели и коробов с остатками былой роскоши. Крылатых людей из коллекции Нэиля мне по любому видеть было невероятно больно. Пусть в них играют и радуются дети Эли. Бабушкина уникальная машинка сохранилась. Да что в ней теперь, если у меня будет целый цех с необходимым оборудованием на те средства, которые мне будут выделены для Дома текстильного творчества, как сказал человек из ЦЭССЭИ. Магические гадательные таблицы в перламутровом футляре с их странными вызолоченными символами — картинками? В них невозможно ничего понять. А сам вожделенный в детстве футляр смешная древняя нелепица, ни на что не годная. Как и побитые наполовину фамильное стекло и тончайшая посуда, из которой загульная мать Эли потчевала своих друзей, уверяя их в своём непростом происхождении. Как жалкая уже ветошь спрессованного тряпья в коробах. Все эти скатерти, вышитые панно, аристократические платья, за порчу которых так жестоко наказывала меня бабушка, драла за волосы. И я жалела сейчас не себя, а бабушку — охранительницу того, что никто ей так и не вернул. Не в тряпье было дело, а в том символе, который они собою являли для её страдающей, несомненно, души.
Эх, люди, с их привязанностью к барахлу, которое часто переживает их самих. Старея, разрушаясь, исчезая сами, как много значения они придают неодушевлённым изделиям собственных рук. Я забрала себе только голубые чашки, те, что остались. Сделанные в форме наполовину распустившихся бутонов, они были особенные, напоминали о маме. Мама всегда дорожила ими, поскольку сбоку каждой чашечки имелся белый овал, в каждом из которых был изображён золотом профиль мамы. Очень дорогой для мамы подарок отца, изготовленный на заказ. Но у людей, живущих в своих обособленных рощах, имеющих свои озёра и свои острова на них, все вещи обихода были неповторимы и эксклюзивны.
Возможно, мать Эли и спрятала часть добра, чтобы не отдавать. Она нервозно суетилась, боясь, что я войду в комнаты, закрытые ею. Каждый раз вставала на моём пути, если подозревала меня в намерении войти туда. Начинала болтать, хватать за руки, уводить в сторону. Рядом с виноватым видом бродил постаревший отец Эли, вздыхая и шаркая, порываясь, видимо, отдать и то, что утаила жёнушка.
— Нэя, ты только представь ужас всего нашего дома! — округляя коричневые обесцвеченные глазки, мать Эли прижала к груди маленькие кулачки, — Вашу бывшую квартиру арендовал чиновник из Департамента нравственности. Эта, скажу тебе, пакость теперь будет тут жить! И как теперь?
— В вашем возрасте никакие чиновники подобного профиля уже не страшны, — я еле скрыла свою улыбку. — Эля же будет жить в другом месте. Но дети останутся с вами.
