Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии - Василий Олегович Авченко

Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему холмы и горы на Дальнем Востоке зовут сопками. Загадочно и само происхождение этого слова – то ли от «сыпучей горки», то есть насыпного кургана, то ли от «сопящей», сиречь вулкана. В «Диких пчёлах» Басаргина приводится полушутливая версия первопоселенца Ивана Ворова: «Дэк ить мы и дали им такое прозвание, сопишь, сопишь на ту сопку, ажно зипун насквозь пропотеет. Пойду, мол, посоплю на сопку».

Может быть, сопки прописаны в дальневосточной речи вальсом «На сопках Маньчжурии»? Но мукденские сопки с приморскими или камчатскими не сравнить – невзрачные бугорки посреди степи. Да и ещё у Крашенинникова – а это середина XVIII века – находим «горелые сопки», как казаки называют камчатские вулканы. «Сопка» уверенно вытеснила из местной речи «горы» и «холмы», став чем-то вроде восточного поребрика; и вот уже архитекторы питерского РосНИПИ Урбанистики пишут: «Сопка – элемент существующей планировочной структуры, характерный именно для Владивостока».

Фарли Моуэт в своей до сих пор не вышедшей на русском книге The Siberians упоминает непереводимые слова – taiga, stroganina; ихтионимы omul и chir (из последних готовится вкуснейшая ukha). Сибирское «язви тя в душу» Моуэт переводит буквально – ulcers on your soul; получается, конечно, не то.

Региональные особенности проявляются не только в словечках, но и в ударениях. Скажем, имя улицы Пекинской во Владивостоке, названной в честь Пекинского договора, а в советское время ставшей улицей Адмирала Фокина, старожилы почему-то произносили с ударением на первый слог. У старых харбинцев было принято произносить «в Харбине» с ударением на последний.

При всех этих и других нюансах не может не удивлять однородность русского языка, в котором региональные отличия носят сугубо косметический характер; не то – Китай, где жители различных провинций могут в прямом смысле слова не понимать друг друга, или маленькие по нашим меркам Италия, Германия, Франция. Это кажется чудом: огромная страна, немногочисленные города, похожие на полюса недоступности, – и все каким-то неуловимым образом связаны; все говорят на одном языке.

Тем не менее, ставя вопрос о существовании «дальневосточного региолекта русского языка», филологи склонны отвечать на него положительно.

Хотя называть те или иные слова сугубо дальневосточными зачастую можно лишь с натяжкой. Многие слова, считающиеся ныне отличительной особенностью Дальнего Востока, привезены сюда среднерусскими, южнорусскими или сибирскими крестьянами, военными, ссыльными и почему-то здесь прижились, а в остальной, большой России получили поражение в правах, как та же «сопка». Порой слова меняли значение (например, «кишмиш» в Приморье – не виноград, а актинидия – лиана, на которой растут крупные ягоды, в разрезе напоминающие киви; «корнем» называют женьшень, откуда происходят другие слова: «корневать», «корневщик», «корнёвка»). Но всё-таки лексическими эндемиками их назвать сложно: большинство этих слов понятно любому носителю русского языка.

Разве что жаргонизмы, связанные с японскими машинами, родились именно на Дальнем Востоке в 1990-х: «сайра» (Toyota Soarer), «хорёк» (Toyota Harrier), «целка» (Toyota Celica), «вэдовый» (полноприводный), «конструктор» и «распил» (автомобили, ввезённые по частям для занижения таможенных платежей; потом «распил» выродился в «пилу» и «планку» – имеется в виду переваренная планка с номером кузова). Везде свои тонкости: на Сахалине Toyota Crown зовётся «кроуном», а в Приморье – «крауном»; на Сахалине – «титаны», в Приморье – «литьё» (литые легкосплавные колёсные диски); на Сахалине – «гидромуфта», в Приморье – «автомат» (автоматическая коробка передач).

На Дальнем Востоке обитает добрая гроздь экзотических слов вроде «шибаться» (бродить, шататься), «изюбрь» (самый крупный олень), «химка» (наркотик из местной конопли), «панты» (молодые оленьи рога), «срастить» (организовать, решить вопрос), «исполнять» (выделываться, валять дурака), «фонарно» (просто), «втарить» (купить), но всегда есть риск спутать аборигенные слова с «понаехавшими» откуда-нибудь из Сибири или средней полосы; их ведь никто не ограничивает в свободе передвижения.

Слов, которые бы, возникнув на востоке, пришли на запад и стали общеупотребительными, почти нет. Прописать новое провинциальное слово в большой русской речи куда труднее («язык – не резиновый!»), чем переселить рыбу-пиленгас из Японского моря в Чёрное.

В советское время названия дальневосточных предприятий начинались с «Даль»:

– Дальзавод;

– Дальдизель;

– Дальрыба;

– Далькомхолод;

– Дальморепродукт;

– Дальгипрорис;

– Дальхимпром… – примитивная, но стальной крепости конструкция.

Сибиряк Михаил Тарковский изобрёл термин «Дальдаль»; у Пришвина находим «Дальвосток» – сейчас так не говорят.

Дальслово. Дальдело…

Ещё были труднопроизносимые Приморгражданпроект, ПромстройНИИпроект, Востокпроектверфь – так назывались советские офисные центры, в которых вместо нынешнего «планктона» работали инженеры и конструкторы.

В 1990-х, когда они переквалифицировались в автобизнесменов, челноков и охранников, пошла другая мода: «Строй-ДВ», «Запчасть-ДВ», «Аркон-ДВ», «Окна-ДВ», «Колёса-ДВ», «Нагасаки-ДВ».

Филологи до сих пор не решили, как правильно аббревиатурить Дальний Восток: одной буквой или двумя. На равных сосуществуют ДВО (Дальневосточное отделение Академии наук) – и ДГК (Дальневосточная генерирующая компания); нет ясности даже с тем, как шифровать Дальневосточный федеральный округ: ДВФО или ДФО. Возможно, корни разнобоя уходят в старые времена, когда писалось «Дальне-Восточный», что естественным образом порождало аббревиатуры с двумя буквами – ДВ, тогда как позже стали писать «дальневосточный», что в сокращении сводимо к одной букве Д.

Среди дальневосточников бытует мнение, будто бы у них самая правильная и чистая речь в России, свободная от оканий, аканий и других особенностей, свойственных коренным, «старым» русским областям. Сибиряки это мнение азартно оспаривают. Специалисты, по-моему, с иронией смотрят и на первых, и на вторых.

* * *

Лермонтов, «Герой нашего времени»: «Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться».

Арсеньев, «По Уссурийскому краю»: «В фанзе было душно; я вышел на улицу подышать свежим воздухом».

Два офицера, два разведчика, два очарованных странника. Два фронтира одной империи – от океана до океана, от сакли до фанзы, на равных влившихся в русский язык. Два форпоста – Владикавказ и Владивосток, зарифмованные поэтом от геополитики Муравьёвым-Амурским.

* * *

Недавно видел: Владивосток, рынок на Второй Речке, мороз и ветер; двое узбеков торгуются с китайцем – прицениваются к новогодней ёлке. Разговор идёт на русском.

* * *

…Перегон продолжался. Чита: деревянный домик, в котором жил ссыльный Фрунзе; здание правительства Дальневосточной республики; степи, горы, русские и бурятские лица. Объявление в степи: «Юрты». Плёсы Селенги. Улан-Удэ: салон «Бурят Моторс», Богатырский мост. Граница Иркутской области, стела с бабром – зверем, ведущим род от тигра и бюрократической неразберихи. В стороне громыхает Транссиб. Километровый столб с числом 5360 – расстояние до Москвы; вот она, настоящая центральная Россия. Если Сахалин – Дальний Восток, то Москву справедливо определить как Дальний Запад.

Огибаем Байкал. Промахиваем Иркутск. Нижнеудинск, Канск… Наконец – Красноярск. На