Польский пароль - Владимир Петров

Потом, когда лесник Мозер исчез со своими спутниками в еловой чаще, Ларенц и вовсе забеспокоился: поминутно вскакивал и, вышагивая по дощатому полу, то и дело заглядывал в окна домика, осторожно оттянув занавеску. И демонстративно, не стесняясь, держал наготове парабеллум.

Все-таки партизаны допустили просчет. Это обнаружилось, когда наконец прибыли «проводники», Их было двое. Первый — бородатый австриец — направился к крыльцу, а другой присел у костра, чтобы прижечь сигарету от затухающих углей. Вот этот, второй, и привел штандартенфюрера в неописуемый ужас.

— Майн гот! — вскрикнул он, пятясь от окна. — Да ведь это же пленный русский — я его знаю… Мы в западне, Крюгель!

Ударом каблука эсэсовец вышиб окно на противоположной стене, схватил свой рюкзак и, разбежавшись, хотел прыгнуть — там сразу начинался спасительный лес. Но не прыгнул, не смог; оберст Крюгель подставил ему обыкновенную подножку. Сцепившись, они катались по полу, пока не подоспели вбежавшие партизаны. С минуту те стояли в нерешительности, не зная, кому же помогать?.. Этим воспользовался штандартенфюрер и выстрелил — пуля попала Крюгелю в бедро.

Связанного штандартенфюрера партизаны доставили на свою базу в глухом альпийском хуторе. Там же вскоре оказались и Кальтенбруннер с адъютантом Артуром Шейдлером. А оберста Крюгеля на его машине срочно отвезли в Бад-Ишль к аптекарю Ворху. Здесь, в мансарде второго этажа, Гансу Крюгелю предстояло встретить конец мировой войны…

Вечером того же дня партизанский отряд совершил налет на «виллу Кэрри» — бывшую резиденцию шефа СД. Перебив охрану, партизаны ворвались в дом и под вопли живших здесь эсэсовских жен пленили последних главарей гестапо и СД. Обыск дал богатый улов: сейфы с секретными документами, пачки долларов, франков и фунтов, железные ящики с награбленными сокровищами — они были спрятаны на огороде. Только одного золота обнаружили более семидесяти килограммов.

Альпиенфестунг — «национальный редут Германии» — окончила свое существование.

Но еще не кончилась война…

19

Егор Савушкин жевал горьковатый смородиновый лист и сокрушенно сплевывал: экая получилась незадача! Из-за него, Савушкина, едва не ускользнул матерый эсэсовец, чуть не сорвалась партизанская засада. Хотя, если рассуждать по-умному, он тут совершенно не виноват, кто знал, что беглым эсэсовцем окажется тот самый штандартенфюрер — бывший комендант «Хайделагера», начальник автоколонны, из состава которой месяц назад Савушкин совершил побег вместе со своей бригадой? Это просмотрел итальянец Пеппо — командир партизанской разведки, парень вертлявый и сумасбродный. Схватил попавшего под руку Савушкина, хлопнул по крутому плечу: «Рус карашо! Давай-давай!» — и приставил на помощь местному австрийцу-охотнику.

Вот тебе «давай-давай»… Не помогла и тирольская кацавейка, которую партизаны второпях напялили на Савушкина: эсэсовский комендант с первого взгляда признал лагерного бригадира. Да еще стрельбу учинил. Хорошо хоть, в своего же немца попал — его потом увезли. С этим вторым немцем Савушкину тоже не все было ясно: показалось, что и с ним где-то встречались раньше. Но где именно — вспомнить никак не мог.

Да, бегут фрицы, расползаются, как тараканы, — видно, впрямь почуяли близкий конец… Пользуясь общей паникой, сюда в горы бегут и бывшие военнопленные: поляки, чехи, англичане, русские, итальянцы. Партизанский отряд вырос в несколько раз, а в «русской роте» Савушкина уже перевалило за тридцать человек. И оружие есть, и боеприпасов полно, и дел партизанам хватает, одно плохо — совсем нечего стало жевать… Раньше хоть перебивались трофейными продуктами, теперь и этого нет: разбитые немецкие части бегут в Альпы голодной, обезумевшей от страха оравой, будто саранча, сметая по пути все живое и съестное.

Свою роту Савушкин давно перевел на подножный корм: на слизун, щавель, на студенистую кашу из луковиц сараны, которую тут именуют горной лилией. Конечно, на такой еде жиру не наживешь, зато в роте нет ни одного больного. Савушкинскую «сибирскую кашу» пробовали перенять итальянцы и чехи, однако она им не понравилась и впрок не пошла: блевали и мучились животами. Дело известное: кому что нравится…

Уже трижды старшина обращался к партизанскому командованию с просьбой отпустить роту на восток, к своим, — там настоящая война, там каждый штык на учете. Однако ему отказывали и вежливо пространно объясняли, почему именно. Он мало что понимал из этих объяснений (командир был австриец), хотя главное уяснил: еще не время. Им, местным, конечно, виднее: у них под рукой рация, связь с Веной, и свои люди в окрестных городах и поселках.

Савушкин подолгу рассматривал карту советского полковника-летчика: красная линия полетного маршрута упрямо и властно звала его на восток. Да ведь и было-то недалеко — каких-нибудь сто пятьдесят километров! На три дня хорошего хода. А если прихватить автомашины, то и за день можно добраться.

Однако он хорошо понимал: близок локоть, да не укусишь. Впереди лежал Дунай, здесь — горы, в Чехословакии — тоже сплошные горы, а это предопределяло движение только по дорогам. По тем самым дорогам, по которым сейчас валом валило отступающее на запад разбитое германское воинство. Их тысячи! Очумелые от страха, они пылинкой сдуют с пути савушкинскую роту. Так что положение — как утки на яйцах: сиди и не крякай…

Старшина вынул из футляра бинокль, поднялся на крыльцо дома: ему показалось, что на ближнем перевале, через который шла тропинка в соседний хутор, появились какие-то люди.

Так и есть — это с группой бойцов возвращался комиссар роты Живка с командирского совещания (Савушкин туда посылал его, сам он все равно ничего не понимал в этом галдеже на разных языках). В середине цепочки старшина с удивлением разглядел пленного эсэсовского штандартенфюрера. Ну да, это был он! Хорошо виден и фонарь под глазом, который ему приставил Савушкин в охотничьей избушке (чтобы не очень нервничал и не взбрыкивал!). За каким хреном они волокут сюда этого дармоеда? Самим жрать нечего…

Через полчаса группа комиссара вышла из лесу и появилась в расположении роты. Карел Живка направился прямо к командиру, весело скаля зубы.

— Почему такой хмурый, Егорий? Я принес тебе много радости. Вот получай сигареты. Я сказал, что ты мучаешься без курения. Командир передал тебе, как награду за храбрость. Это сигареты нашего эсэсовца, нашли в его рюкзаке. Представляешь, какой заядлый курильщик? Ничего другого не взял, кроме золота и этих сигарет. Даже никакой еды.

— То-то и оно, — буркнул Савушкин, — Его же, гада, кормить надо. Зачем привел его?

— О, это приятный вопрос! — рассмеялся чех. — Особенно для тебя, Егорий. И для меня тоже. Слушай, командир отряда получил радиограмму советского командования с просьбой срочно переправить пленного в Чехословакию, в штаб 4-го Украинского фронта. Мы завтра выходим домой, ко мне в гости, Егорий!

— Неужели?! — обрадованно гаркнул старшина.

— Да-да, выходим завтра! Этот эсэсман оказался чертовски ценным типом. Приказано очень беречь, особенно его язык. Ведь при нем не нашлось никаких документов, кроме фальшивого швейцарского паспорта. Видимо, он знает многое и расскажет, если его хорошенько потрясут.

Старшина присел на ступеньку, нашарил в кармане спички, собираясь в удовольствие наконец-то затянуться табачком (он в самом деле не курил уже несколько суток), а заодно и полюбоваться на пленного эсэсовца, припомнить ему, как в «Хайделагере» после неудачного группового побега пленных он стоял враскорячку над распростертым Савушкиным и лично считал удары шпицрутена. Не запамятовал ли, сука?

Прежде чем открыть пачку, старшина оглядел лакированную этикетку, по складам прочитал вслух; «Ат-ти-ка». Удивленно ухмыльнулся;

— Это что же такое, Карла?

— Сигареты высшего сорта! — Живка прищелкнул языком. — Генеральские.

— Ишь ты! А слово-то само чего означает?

<В оригинале отсутствуют страницы 382–383. Прим. авт. fb2.>

К тому же дело вырисовывалось не рискованное: немцев было лишь десять человек, Правда, к ним могла подоспеть подмога, но и у партизан имелась постоянная подмога — окружающий густой лес.

Через полчаса с эсэсовцами было покончено. Костер затушили, собрали в кучу трофейные автоматы, осмотрели захваченные санитарные автомашины — в одной из них осталось еще полкузова денежных ящиков. Партизаны удивленно разглядывали радужные бумажки, рассыпанные по берегу. Чего тут только не было: лиры, фунты, марки, доллары. И даже советские червонцы.

Савушкин дивился другому: оказывается, эсэсовцы все, как один, были трезвыми. Он-то думал: пляшут по-сумасшедшему, потому что налакались шнапса. А они от денег, видать, опьянели. Тут же миллионы, а они их жгли, плясали на них — вот и одурели от радости. Ну ничего, доплясались…