Правда и кривда - Михаил Стельмах

— Вы будто что-то сказали? — Марко демонстративно взглянул на солнце, снял перед ним картуз. Это у него вышло так естественно и смешно, что Екатерина Павловна прыснула со смеху, засмеялся шофер, повеселел Иван Игнатович, а Кисель покраснел, и вся его фигура стала угрожающе-напыщенной.

— Не слышал, о чем спрашиваю?

— Таки не слышал, — невинно ответил Марко, потому что и поля, и работа, и погода радовали его. А что ему, в конце концов, сделает Кисель? Покричит, попугает, ну, сварганит акт и повеется дальше, потому что даже вникнуть в ошибки у него не найдется времени: недаром же люди так прозвали его: приехал-уехал.

Кисель ткнул пальцем на котлы:

— Чтобы сегодня, сейчас же закрыл эту самодеятельную комедию с борщом.

— Нам не грустно от нее, хоть она и самодеятельная, — нисколько не рассердился Марко.

— Ой гляди, как загрустишь, когда сюда заглянет следователь, — уничтожил взглядом Бессмертного.

— Пусть заглядывает, — и дальше улыбается Марко. — Может, он имеет более веселый нрав?

— Нрав следователей известный! Это же додуматься: долги на шее, а он добро с дымом пускает.

— И долгов уже нет на шее, — поправил Марко.

— Как нет? — настороженно, с недоверием спросил Кисель. — Куда же ты их успел девать? В воду бросил?

— Ну да, в быструю воду, чтобы не возвращались.

— А чем ты их ликвидировал? — подозрительно ощупывает взглядом Марка, нет ли здесь какого подвоха. — Чем?

— Луком, редиской и ранними огурцами. Может, поедем в село — посмотрите на квитанции? — почтительно сказал Марко, еще не зная, что ему дальше делать: рассердиться или расхохотаться.

— Вон как! — уже спокойнее говорит Кисель. — На луковом хвосте далеко не уедешь.

— Тоже так маракуем. Я рад, что мы думаем в разных местах, но сходимся на одном, — еще больше подчеркнул свой почет к Киселю.

— И на чем собираетесь выезжать?

— На коровьем хвосте. Но сперва надо чем-то ухватиться за него.

— Зубами, — буркнул Кисель.

Но Марко до конца решил не сцепляться с ним и коротко ответил:

— Попробуем.

— Что попробуем?

— Выполнить ваш совет.

— Какой ты сегодня добрый, хоть к ране прикладывай. С чего бы это оно?.. — вслух прикидывает Кисель, не глядя на Марка. — Ну, веди — показывай свое царство-государство. Что-то очень некоторые расхваливают его.

— Что же вам показывать? То, что сейчас под косу должно лечь?

— Как ты угадал?

— Характер ваш знаю.

— Слишком много знаешь ты. Жать, конечно, и не думал? — ел слова, и во взгляд Кисель поместил весь яд, какой имел.

— Думать — думал, но не начинал.

— А Иванишин уже косит, аж гай шумит, потому что он не так мудрствует, как некоторые умники.

— Ему легче, вот и косит, — помрачнели лицо и голос Марка.

— Чего же ему легче?

— Потому что он для сводок переводит зеленую озимь, а мы в сводки не спешим.

— Знаем эти «зеленые настроения», — поморщился Кисель, — а потом зерно начинает осыпаться на пне.

В долине рожь в самом деле была зеленой, и Кисель, насквозь прощупывая ее подозрительным взглядом, ничего не сказал. Но на холме он оживился. Хлебами продвинулся на вершину бугорка, вырвал колосок, двумя пальцами вылущил из него зерно и, не пробуя его, сказал:

— Вот здесь сейчас же мне, человече, и начинай выборочную косовицу.

Марко упрямо покачал головой:

— И не подумаю.

— Потому что не будет чем — голову за это сорвем! — Кисель обеими руками показал, как кто-то будет срывать голову Бессмертному.

— Тогда много останется безголовых, — уже злые искры затрепетали в глазах Марка, но Кисель не заметил их.

— Ты что, с государством шутишь? Сейчас же начинай косовицу. В зеленой голове всегда зеленые мозги, и они быстро могут пожелтеть.

И Марко не выдержал. Он пригнулся, словно перед прыжком, и, откусывая каждое слово, слепым гневом посмотрел на нехорошее, напыщенное лицо Киселя:

— Убирайся сейчас же с поля! Чего пришел сюда топтать хлеб и людей? Еще не натоптался? — он рукой полез в карман, и Кисель с ужасом вспомнил, как Бессмертный пистолетом учил Безбородько. Рой мыслей ворвался в его мозги и жалил их по всей площади. Ведь что стоит этому анархисту и теперь поднять оружие? Спесь сразу же слетела с его лица. Кисель, несмотря на свою тучность, выскочил из хлебов, крутнулся на дороге и здесь ощутил себя безопаснее.

— Ты с ума сошел? Ты знаешь, чем это пахнет? — заговорил почти шепотом, прислушиваясь к гудению в голове. — Ты знаешь, кого выгоняешь с поля?

Но Марко уже закусил удила.

— Знаю! Не работника, а перекати-поле, погонщика. Пахота наступает — погоняешь на пахоту, сев придет — погоняешь сеять, жатва наступала — погоняешь жать, потому что это надо для бумажки. Ей, бумажке, а не людям служишь. Вон с нашего поля!

Кисель оглянулся. К нему подъезжала машина, и на ней ничуть не печалился ни шофер, ни Иван Игнатович — наверное, и не увидели его поражения. Он впопыхах влез на сидение и уже оттуда кулаком погрозил Бессмертному.

— Анархист! Сегодня же сядешь в тюрьму. Пусть там тебя кормят бесплатным борщом.

— Троцкист! — бросил ему вдогонку Марко, еще и свистнул с доброго дива.

Кисель запыхался от гнева, даже темные дужки синяков под глазами изнутри затряслись злостью.

— Вы слышали? Он троцкистом меня обозвал! Дадите свои свидетельства! Он ответит…

— Неужели троцкистом? — флегматичное удивление прошло по округлому лицу Ивана Игнатовича. — Неужели он такое выпалил?

— Разве вы не слышали?

— Нет, такого не слышал.

— А ты, Владимир?

— Что-то он крикнул, а что — не разобрал. Кажется, на конце было «ист», а что впереди — не раскумекал, — невинными глазами взглянул шофер, а на его девичьих губах показалась скрытая лукавая усмешка.

— Или вы оглохли вместе?! — аж скрипнул зубами Кисель. — Да Марко такой искренний дурак, что и сам подтвердит своего троцкиста. Гони к следователю.

Вилис вылетел на дорогу, перекатился через мостик, и недалеко от трех прудов Кисель впереди себя увидел машину секретаря обкома, шедшую навстречу.

— Остановись! — бросил шоферу, пригибаясь, выскочил на обочину и поднял вверх обе руки.

Черный лоснящийся ЗИС, темно перегоняя на себе куски неба и ослепительного солнца, с шипением остановился возле голубых гнезд чабреца. И не успел из машины выйти первый секретарь обкома, как Кисель, волнуясь и не спуская с него глаз, заговорил, замахал руками:

— Я больше не могу работать! Я, Михаил Васильевич… всему есть предел…

— Почему вы больше не можете работать? — неожиданно спросил кто-то со стороны.

Кисель оглянулся, обалдел и от неожиданности подался назад. Опамятовавшись, он увидел перед собой секретаря ЦК. Тот был в сером костюме, в обычной легонькой соломенной шляпе, открытые веселые глаза его одновременно содержали в себе ум, и смех, и насмешку.

— Я… — окончательно растерялся Кисель, изображая угодливую улыбку, но она сразу не могла смести все предыдущие выражения гнева и негодования и потому вышла жалким уродцем.

— Говорите, не стыдитесь, товарищ…

— Кисель, начальник областного управления сельского хозяйства, — подсказал Михаил Васильевич.

— Я, видите, ничего не могу сделать с одним очень норовистым председателем колхоза, — немея до самых ног неуверенно заговорил Кисель. — Он никого не слушается…

— Чем провинился этот председатель? — взгляд у секретаря ЦК становится строже.

— Анархист во всем: и в планировании, и в работе, и в быту, — немного начал отходить Кисель. — Вот он только что отказался жать, обругал меня троцкистом и прогнал со своего поля, потому что нет на него управы.

— Прогнал? С поля? Ничегонький нрав имеет. Это, Михаил Васильевич, уже непорядочки.

— У него везде такое, — оживился Кисель. — Колхозное добро разбазаривает, открыл на поле богадельню — выдает бесплатно борщ.

— Бесплатно? — удивился секретарь ЦК. — И вкусный или плохой?

— Я не пробовал.

— Напрасно, а я на дармовщину не постеснялся бы, — засмеялся секретарь ЦК, и в насильно-подобострастной улыбке искривился Кисель. — Поедем взглянем на этого анархиста…

Бессмертный услышал урчание машин, когда свернул с озими соседнего колхоза, но даже не оглянулся, потому что злился и с болью посматривал на зеленый пучок скошенной ржи: до каких пор будут так калечить хлеборобскую работу? И до каких пор перед киселями будут гнуться даже умные, но боязливые или слишком осторожные председатели? Но вот машины повернули прямо к нему, остановились, и Марко первым увидел секретаря ЦК. Радость, удивление и опаска шевельнулись в душе мужчины.

— Так это вы Марко Бессмертный? — пристально всматриваясь, здоровается с ним секретарь ЦК. На миг на его челе выгибаются складки, а взгляд летит куда-то вдаль. — Кажется, будто я встречался с вами?