Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока - Гарольд Лэмб

Тигр провел черту по линии горного барьера и, разделив Индию надвое, соединил Кабул и Кашмир с реками Пенджаба и бассейном Ганга, положив конец феодальной гегемонии султанов Лоди и царей Раджпута, а заодно и конфликтам на почве религии. Он восстановил единовластие, в котором Индия нуждалась долгие годы. Его государство отвернулось от прошлого и смотрело в будущее, сохранив при этом местные традиции и экономику. Государственная власть была сосредоточена в руках придворных министров, над которыми стоял сам монарх, оставлявший за собой право выносить суждения о деятельности своей администрации, поэтому подданные могли обратиться к нему и оспорить решения местных правителей. В Акбаре, так же как и в Бабуре, ощущался дух царя-каландара.

Его методы правления – безжалостность, с которой он стремился к победе в очередном захватническом походе, и неожиданная мягкость после того, как цель была достигнута, наводят на мысль о верности традициям его предков – монгольских ханов. Так же поступали и Газан-хан, и Менгу-Тимур, и Хубилай[59]. Часто говорят, что Бабур создал себе репутацию деспотичного благодетеля на целое столетие раньше, чем эту роль примерили на себя европейские монархи. Каждый его поступок несет отпечаток личности.

С приходом Бабура Индия узнала отличавшую Тимуридов любовь к музыке и поэзии, а также и к вину; из-за страсти к устройству садов в самых неожиданных местах народ наградил его прозвищем Царь-Садовник. Однако в память о нем остались не только тенистые сады Агры. Там, где проходили Моголы, поднимались выстроенные из красного и белого камня дворцы, величественные мечети и усыпальницы. Бабуру удалось построить в Индии новый Самарканд, хотя это случилось уже после его смерти.

Повсюду возникали новые империи, в отличие от прежних, они становились центрами цивилизованного общества, а не варварских орд. Узбекские ханы, удерживавшие власть над Самаркандом и соседними областями до конца шестнадцатого века, были лишь бледной тенью своих монгольских предшественников. Истинные же кочевники отступили далеко в степи. В 1550 году, когда началось правление Акбара, прославившегося своей терпимостью, между шахом Сефеви и тюркскими султанами был заключен мир, в то время как пушки московского царя Ивана Грозного выбили из расположенной на волжском берегу Казани последнего татарского хана.

В человеческом потоке, испокон веков направленном с востока на запад и протекавшем через районы Центральной Азии, наметился поворот. Благодаря переселениям кочевых народов – начиная с полчищ гуннов и монголов Чингисхана – от восточных степей до Европы ощущалось влияние китайских традиций. Теперь на пути, соединявшем Китай со странами Запада, расположились целых три государства: Османская (или, как ее называли в Европе, Оттоманская) империя, Московская Русь и империя Великих Моголов.

Окончилась эпоха всадников, вооруженных луками, целое тысячелетие господствовавших в Центральной Азии. Цивилизации окрепли и окончательно одержали верх над варварскими ордами.

В эти переломные годы в Азии началась эпоха открытий; взгляды европейских исследователей приковывали тайны Тибета, возвышавшегося подобно крепостной стене; странствующие проповедники вошли в морские ворота Китая, убедившись, что империя маньчжуров не имеет ничего общего с «Катаем», описанным Марко Поло. Решительный англичанин Энтони Дженкинсон выехал из Москвы и вступил на караванную дорогу, ведущую в Самарканд. В город, столетие назад завоеванный турками-османами и считавшийся столицей Сулеймана Великолепного, прибыли послы из Парижа и Лондона.

Еще много лет, вплоть до 1600 года, первооткрыватели новой английской морской державы будут прибывать ко двору Моголов, наступая на пятки португальцам и датчанам, и государство Бабура станет радушно приветствовать западных негоциантов. В эти годы будет основана Вест-Индская компания, имевшая своей целью развитие торговых отношений и через два столетия поработившая Индию. Однако почтенная компания, пытавшаяся внести свои изменения в разнородную экономику и культуру восточных колоний, добилась куда более скромных успехов по сравнению с Тигром, позволявшим народу жить в соответствии со своими традициями.

Оригинал рукописи Бабура, составленный на чагатайском наречии тюркских языков, утрачен. Однако еще при его жизни с него были сделаны копии на персидском. Судя по всему, одна из них находилась в руках Ходжи Калана, а другая – у царевича Хайдара Дуглата. Хумаюн также распорядился снять для него копию, которую дополнил некоторыми пояснительными замечаниями, оставив в тексте все критические слова отца в свой адрес – даже случай с ограблением сокровищницы Дели. Гульбадан, конечно, встречалась с персидской копией «Бабур-наме». Библиотека Шах-Джахана обладала ее полным списком, оформленным с большим вкусом.

Не вызывает сомнения, что эти воспоминания были дороги его домочадцам и внушали почтение другим копиистам. В результате до наших дней они практически не публиковались и не подвергались фальсификации. Разница между широко распространенными копиями – на тюркском и персидском языках – заключается в словах, но не в смысле, в них сохранены все пробелы, оставленные Бабуром в оригинальном тексте. Мы можем не сомневаться, что сегодня читаем именно те строки, что вышли из-под его пера четыре с половиной столетия назад, за исключением, может быть, некоторых подробностей.

Первый падишах Индии, живший настоящей минутой, никогда не предпринимал попыток произвести пересмотр своих записей, – возможно, он вообще не собирался объединять их в книгу. К тому же он никак не озаглавил свое повествование, впоследствии получившее название «Бабур-наме». Книга не содержит предыстории и начинается с сообщения о том, как двенадцатилетний Бабур стал царем Ферганы; за этим следует безмятежное описание его родной долины, портреты близких людей, в том числе отца и его приближенных. Позднее, уже в Кабуле, Бабур сделал несколько примечаний к этому тексту, среди них и то, в котором сообщил, что «всегда имел намерение покорить Хиндустан». Даже решения, принятые с расчетом на внешний эффект, – что невольно проливает свет на характер Тигра, – и часто с трудом доведенные до конца, он жизнерадостно представляет своим давним замыслом. Время от времени он позволяет себе опускать неприятные для него эпизоды – например, не сообщает о том, при каких обстоятельствах вынужден был отдать Ханзаде Шейбани-хану. Однако он был единственным монархом, имевшим мужество откровенно сообщать о своих неудачах, поражениях, пьянстве и опрометчивых решениях и умел с юмором отнестись к собственному поведению.