Берия, последний рыцарь Сталина - Елена Прудникова

Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не мог приказать охранникам самостоятельно искать членов Президиума ЦК – по двум простым причинам. Во-первых, он лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и если б отмахнулся от такого сигнала, с него, дойди дело до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет?.. Во-вторых: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто и звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала их знать только Игнатьева. И только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам как в случае с баней. Охранники позвонили Игнатьеву, тот – Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это схема, определенная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», этот, который «сверху», отдал приказ… Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу. А скорее всего, «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное… Можно (что значит – можно? Нужно!) ни на секунду не сомневаться, что именно так все и было.

И еще два вопроса: кто был этот «некто сверху» и когда все произошло? Ответ на второй вопрос прост: ни в коем случае не вечером 1 марта, и не днем, и не утром, потому что в это время вся обслуга уже давно была на ногах, так что приехать незамеченными они никак не могли. Но никто о подобном визите не упоминает. Стало быть, остается либо время между 4 часами ночи и утром 1 марта, когда на даче спали все, кроме охраны, либо следующая ночь.

А вот теперь все сходится. Вспомним-ка о странном сне охранника Лозгачева, который спать права не имел ни малейшего. А раз не имел права, значит, и не спал: что он, самоубийца, что ли, под расстрел захотел – заснуть на таком посту! А ежели он утверждает, что спал, значит, было нечто такое, что он не должен был видеть. И не видел, не видел – и все, и хоть ты тресни, даже двадцать пять лет спустя намертво стоит на своем: «не видел»!!! И его можно понять – те, кто видел, поплатились жизнью. Так что же это было?

Немножко поразмыслив, мы получаем точное время действия: ночь на 1 марта. Охрана спать не ложилась, а вот обслуга, нежелательные свидетели, крепко спала и видеть ничего не могла. Из тех, кто охранял Сталина в эту ночь, в живых остался только Лозгачев. Хрусталев умер, еще два охранника покончили жизнь самоубийством вскоре после смерти Сталина – можно с вероятностью 90 % утверждать, что это были как раз те, что стояли на посту на улице. Ну, а Лозгачев спал.

Итак: как, вероятней всего, развивались события? Кто-то из охраны ночью, после отъезда соратников, заметил, что Сталин без сознания. Либо Сталину стало плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников (только не Берии, конечно). Тут же позвонили Игнатьеву, который через несколько минут примчался на дачу вместе с «кем-то» из партийной верхушки и врачом. Врач поставил диагноз – правильный, и сообщил его своим спутникам. А также дал прогноз: что будет, если оказать помощь немедленно, и что будет, если ее не оказывать, допустим, сутки.

Что потом? Потом соратники вышли из кабинета и что-то сказали охране. Что именно? А вот это вопрос. Пока вопрос… Но мы знаем, как охрана действовала – изо всех сил тянула время. Слабо верится, что стражи на виду обслуги по-детски волновались, теребили друг друга за рукав: «Что делать?», «Кто пойдет?» Та же подавальщица Матрена сама вошла бы в кабинет и сама бы врача вызвала. Скорее всего, охранники имитировали «движение»: носили чай, газеты, говорили что-нибудь вроде: «Товарищ Сталин велел не беспокоить», а может статься, и укольчики какие-нибудь делали, чтобы товарищ Сталин уж точно отправился в мир иной. Получает обоснование и непонятный визит Хрущева с Булганиным на дачу вечером 1 марта, когда они в комнаты не пошли. А чего им туда ходить? Вызвали Лозгачева: «Ну как?» – «Да все так же…» – «Хорошо, продолжай в том же духе…» Перекинулись парой фраз и уехали.

Может быть, конечно, все произошло и в ночь на 2 марта. Но зачем тогда Лозгачеву врать про свой сладкий сон? Зачем вообще охранники врали? Почему они тянули время? Кто мог им приказать? Или: кто мог поставить на этот пост людей, которые по особому распоряжению станут тянуть время?

Вот тут-то на авансцену и выходит фигура, которую все действующие лица той ночной драмы упорно прячут в тени: министр госбезопасности, генерал-майор Игнатьев. Ибо кто бы ни срежиссировал спектакль, разыгравшийся на Ближней даче, сыграть его мог только один человек – тот, кому по долгу службы подчинялась сталинская охрана, не подчинявшаяся никаким членам Политбюро. Только Сталину и ему.

ИГНАТЬЕВ Семен Денисович. Родился 1 (14) сентября 1904 года в деревне Карловка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, в украинской крестьянской семье. С десяти лет работал на Термезском хлопкоочистительном заводе, затем в железнодорожных мастерских. С 1920 года работал в политотделе Бухарской группы войск, с 1921 года – в военном отделе Всебухарской ЧК, затем в главном управлении милиции Бухарской республики. В 1922 году стал заместителем заведующего орготделом ЦК КСМ Туркестана, затем работал в профсоюзах. В 1931 году закончил Промакадемию по специальности инженера-технолога по самолетостроению, но тут же начинал работу в аппарате ЦК ВКП(б), дальше делает чисто аппаратную партийную карьеру. После того, как 4 июля 1951 года к Маленкову обратился следователь М. Д. Рюмин с жалобой на министра госбезопасности Абакумова, Игнатьев стал членом комиссии Политбюро по расследованию этой жалобы, затем представителем ЦК в МГБ, а 9 августа 1951 года – министром госбезопасности, так что и «дело врачей», и прочие дела 1951–1952 годов – на его совести. 3 апреля 1952 года направил Сталину обвинительное заключение по делу ЕАК с предложением приговорить всех «еврейских националистов – американских шпионов» к расстрелу, кроме академика Лины Штерн. Тогда же доложил Сталину о завершении следствия по делу «сионистской организации» на Кузнецком металлургическом комбинате, по которому в сентябре того же года было расстреляно четыре человека. В сентябре же Игнатьев направил Сталину подготовленную Рюминым справку по допросам арестованных врачей и по медэкспертизам, касающимся возможного убийства врачами Лечебно-санитарного управления Кремля Щербакова и Жданова, после чего сразу же были арестованы несколько крупных медиков… То есть, как видим, перед нами точная копия Ежова – партаппаратчик, ставший министром ГБ и раскручивавший маховик репрессий. Казалось бы, и судьба его должна была ждать ежовская. Но не спешите…

После смерти Сталина Игнатьев действительно был снят с поста министра – зато стал секретарем ЦК. Однако 6 апреля, по докладной записке Берии, в которой тот писал: «Игнатьев не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина», был снят с этого поста и 28 апреля выведен из состава ЦК. Вскоре Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. 7 июля, через десять дней после исчезновения Берии, Игнатьев был восстановлен в членах ЦК, стал первым секретарем Татарского, затем Башкирского обкома КПСС. В 1960 году вышел на пенсию. Умер 27 ноября 1983 года, похоронен на престижнейшем Новодевичьем кладбище.

Странная фигура и странная биография. Человек, повинный в тяжелейших должностных преступлениях, сразу же после смерти Сталина идет на крутое повышение. За фальсификацию следственных дел по настоянию Берии его скидывают с поста, но после смерти последнего он снова на коне, получает не слишком заметную, однако хлебную должность и находит последнее упокоение там, где человеку с его биографией явно не место. Да, странная, очень странная фигура этот Игнатьев…

Одно можно сказать определенно: Берия узнал обо всем утром 2 марта, это можно совершенно точно установить по появлению на даче медиков. Естественно, он не имел ни малейшего представления о том, что там происходило на самом деле. Ему, как и всем непосвященным, выдали какую-то другую версию, вполне логичную. По крайней мере, даже старый чекист Берия поверил и не стал проводить расследование.

А теперь вспомним о странной истории, рассказанной Рясным, которая, при сопоставлении показаний, не лезет ни в какие ворота. Однако тут есть один нюанс: показания и Лозгачева, и Старостина были даны много позже, иные в 60-е, иные в 70-е, а иные и в 90-е годы. Сначала я решила вообще отмести рассказ Рясного, как чистую выдумку, но потом вдруг подумала: а может, в нем сохранился след изначальной версии, той, что была озвучена утром 2 марта 1953 года?