Записки народного судьи Семена Бузыкина (Повести и рассказы) - Виктор Александрович Курочкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вспомнил о разговоре с председателем колхоза и спросил напрямик:
— Что же вы, Дарья Михайловна, одна век коротаете?
Она усмехнулась.
— Вы угощайтесь, а то чай стынет, — и, подняв свои глаза, как будто окатила меня ледяной водой.
— Что вас так интересует моя жизнь?
В сенях застонали половицы. Дарья вздрогнула. Дверь распахнулась. Вошел человек в енотовой дохе, по-видимому, охотник. Обмахнув веником сапоги, он пробормотал приветствие, снял шапку и опустился на скамью у печки, поставив меж колен двустволку. Минуты две он сидел, молчал и смотрел в угол, шевеля густыми, сросшимися на переносице бровями. Лицо у него было строгое, но не злое. Дарья жалась под платком, как побитая. Но вот охотник встал, вынул портсигар, достал папироску и медленно размял ее. Потом подошел к печке, прикурил от уголька, с чуть заметной насмешливой улыбкой проговорил: «Я, видать, помешал вам…» — и быстро вышел, хлопнув дверью.
Дарья вскочила, бросилась за ним.
— Антон! — раздался ее требовательный голос.
«О-о-он!» — жалобно отозвался у порога оцинкованный таз. Стукнули ворота, и уже на улице застыл Дарьин крик:
— Антон, погоди!..
Девочка, подняв угловатые плечи, прихлебывала чай. Я непонимающе смотрел на золотистый ободок блюдца, на василек с полинялыми лепестками.
Стукнула щеколда. Хозяйка проскользнула в избу и прижалась к печке. Потом, сбросив с плеч платок, подошла к столу и стала разливать чай. Старенькие ходики отстукивали второй час ночи. Я поднялся и взял шапку.
— Куда же вы? — удивленно спросила Дарья.
— Да пора уж. Илья Митрофанович, наверное, уже заждался меня.
— Илья Митрофанович второй сон досматривает. Оставайтесь, места хватит. Зачем среди ночи беспокоить их.
Она стала разбирать кровать. Постелила свежие простыни, взбила подушку.
— Отдыхайте, пожалуйста.
— А вы где?
— Мы с Настей на печке. Привыкла — теплее и хлопот меньше. — Она прикрутила у лампы фитиль и поднялась на печку.
Я лежал под теплым одеялом, мне не спалось. «Эх ты, эх ты, эх ты!» — выговаривал маятник. Мигала лампа. Темнота все теснее и теснее сжимала ее и, казалось, вот-вот задушит. «Эх ты, эх ты, эх ты», — стучали часы. Лампа погасла. На полу бледные пятна света. Это луна стоит среди улицы и пялит свой оловянный глаз на окна. Ей трудно все рассмотреть: цветы мешают. Не могу уснуть.
На печке зашелестело, скрипнула ступенька. Дарья подошла к столу. Нашла спички, оделась и осторожно открыла дверь. Через несколько минут она вернулась в комнату и тревожно позвала:
— Настя, Настя! Встань, сходи за Анной! Трусиха поросится. Вот никак не ожидала…
Зажгла лампу и, сдернув с гвоздя полотенце, снова убежала. За ней следом Настя.
Было уже около полудня, когда хозяйка меня разбудила. Яркое зимнее солнце било в окно, рассыпалось желтым кружевом на сосновых стенах. На столе ныл самовар. Когда я умывался, хозяйка сообщила, что ночью нежданно опоросилась Трусиха. Принесла восемнадцать малышей, поставив в районе небывалый рекорд.
Завтракал я один. Дарья хлопотала по хозяйству. Мои извинения она приняла равнодушно и на прощание торопливо подала мне руку:
— Заходите, когда будете.
Я уже открывал дверь, когда Дарья меня остановила:
— Погодите, товарищ корреспондент.
Подойдя к зеркалу, достала газету и, не скрывая радости, подала мне.
— Вот, посмотрите! Переплюнула я ее!
С газетной полосы ласково улыбалась какая-то девушка. Две светлые косы лежали на ее темном платье. Я так и впился глазами в фотографию. Под нею стояла надпись: «Татьяна Козырева».
— Ко… Козырева? — с трудом выдавил я. — Как это? Кто это?
— Была лучшая свинарка района, да только теперь не она будет лучшей, — сквозь зубы проговорила Дарья и швырнула газету в печку. Рыжее пламя слизнуло бумагу, пепел с дымом вылетел в трубу.
«Проклятый старик!» — мысленно выругал я возницу и нарочито спокойно спросил:
— Из какого же она колхоза?
— Из «Востока», по ту сторону Болотска. Отсюда километров пятнадцать, — нехотя ответила Дарья. Закрывая за мной ворота, она еще раз напомнила: — Так вы не забудьте, что я ее победила. Так и печатайте.
О своей ошибке я никому не сказал и немедленно отправился в колхоз «Восток». Петров дал мне лыжи. Широкие, подбитые лосиной, они шли ходко и не вязли.
— Эй, товарищ, как тебя! — окликнули меня за деревней.
Я оглянулся и увидел вчерашнего старика. Подойдя, он протянул жесткую, как щепка, руку:
— В Болотск, значит? Ты, мил человек, не езжай дорогой. Далеко будет. А лесом, лесом напрямик. С версту пройдешь и сверни на леву руку, там сам увидишь, след-то сворачивает. — Он потоптался, снял шапку, опять надел и поглядел на свои головастые валенки.
— Значит, про Дарью-то в газете печатать будут? Хорошо про нее напечатай, она внучкой мне доводится. Вот… Ну, прощевай, мил человек. Счастливо тебе… — Он повернулся и пошел к деревне:
Опять лес. Лыжня петляет меж невидимых пней, обходит кривоногий валежник. Снег с головой окутал можжевельник, а на кучу молоденьких елок навалился сугробом. Красноствольные сосны, подняв над лесом свои кудрявые шапки, не шелохнутся. Снежная пыль набивается в уши, засыпает глаза, тает на губах. Маленький длинноносый дятел в пестром пиджачке нараспашку долбит да долбит старую березу. А снег вокруг нее пожелтел, словно кто пшено просыпал.
Лыжня круто свернула, и я вышел на поляну, ровную, как огромный лист бумаги. На ней стоял одинокий, изъеденный со всех сторон стог сена. На противоположной стороне, под старыми хмурыми елями, пряталась избушка. Над крышей вился сизый дымок. Навстречу мне выбежала белая собака с рыжим пятном на морде, но не залаяла, а побежала впереди, приветливо виляя обрубком хвоста. Я попал к домику лесника. Сеней здесь не было. Их заменяла пристройка из осинового частокола, похожая на шалаш; из щелей торчали сивые клочья травы, сверху свисала порыжелая хвоя. Собака навалилась на дощатую дверцу
