Изольда Великолепная - Карина Демина

– Так хорошо? – Палец скользит по спине, надавливая на позвонки. – Или так?

Новый маршрут по внутренней части бедра.

Дождаться ответа, надо думать, терпения не хватает. Кайя встает, и наша светлость вместе с ним. Что-то трещит… рвется… ткань? Определенно. Бедная Ингрид будет в шоке.

Я же дотягиваюсь до шеи Кайя.

Жарко. Так жарко, что я не вынесу этого жара. Сгорю. Вот прямо здесь и сейчас. Или потом, но обязательно: слишком много огня вокруг. Рыжий-рыжий. Желтый тоже.

Ослепительный.

Сама я тоже огонь. Частично. И человек. И вообще это не совсем чтобы я, но это уже не важно. Кажется, падаю… падаем? Невысоко. И мягко, если сверху. Кайя мурлычет, я отвечаю.

Теперь если и сгорим, то вместе.

– Не больно? – Он спрашивает губами по шее, но я все равно слышу.

Осторожный. Нежный. Пламя тоже умеет быть нежным, когда разливает по камням солнечные лужи. И я, прижимаясь плотнее – кожа к коже, срастись бы, сродниться, – отвечаю укусом.

Кайя ворчит что-то неразборчивое, но ласковое. Я пытаюсь на нем удержаться, хотя он сам меня держит. И слышу его, как слышу и себя. Мы оба – чье-то эхо, сошедшееся в резонансе.

И видим рождение солнца.

Так естественно и правильно сейчас, что солнце рождается из огня.

Но света его хватает лишь для нас.

Позже я лежу на Кайя – он большой и удобный – и, положив голову на скрещенные руки, разглядываю мужа. Говорить не хочется, как будто слова способны что-то разрушить, но я даже не знаю, что именно. Все равно молчу. На всякий случай.

Его левая рука перекинута через меня. Тяжелая, но тяжесть приятна. Правую под голову сунул. Так удобнее на меня смотреть.

– Ты не будешь плакать? – осторожно интересуется Кайя.

От счастья, что ли? Нет, мне, конечно, очень даже хорошо, но не настолько.

– Я слышал, что женщины иногда… потом плачут.

Мотаю головой: не дождется. И дотягиваясь, целую-таки в подбородок.

– Иза, не дразни. Ночь ведь длинная.

А я о чем?

И да, это была замечательно длинная ночь.

Глава 35

ДЕРЬМОВЫЙ РЫЦАРЬ

По гороскопу я сегодня сволочь.{61}

Иза спала. Выражение лица у нее было умиротворенным, счастливым даже. На щеках – румянец, волосы взъерошены, ресницы подрагивают. Прохладная ладошка лежит на груди Кайя, касаясь пальцами оберега. Металл же нагрелся, и рисунок ощущался кожей.

Кайя знал мастера, который сделал медальон: старый Эртен всегда отличался добротой и какой-то необычайной прозорливостью, и, выходит, руки его еще сохранили волшебство истинного умения. Когда-то они создавали удивительные вещи. Вроде ледяного ожерелья – Кайя и не подозревал, что его и вправду можно сделать. Он ведь просто нарисовал и забыл о рисунке до вчерашнего дня.

Платиновые нити. Белые алмазы.

И мастерство главной составляющей чуда.

А теперь еще и оберег. Не то чтобы Кайя нуждался в защите, но… о нем прежде не беспокоились. Странное ощущение. Счастья? Пожалуй, полной умиротворенности.

Но время уходит. И Кайя отчаянно цепляется за каждую секунду. Слушает дыхание. Себя.

Огонь, который почти погас.

Стрекот сверчка где-то за шпалерой.

Шелест одеяла, соскальзывающего – на сей раз Кайя не имел ничего против – с Изольды. Жаль, что покоя осталось так мало.

Рассвет наступал с востока, возвращая краски витражам. Где-то далеко хлопнула дверь, и по ту сторону окна закричали петухи. Рев осла, казалось, пробил каменные стены, но Иза не шелохнулась даже. Устала. И отдохнуть сегодня ей не позволят.

Она зевает, чешет нос и бормочет:

– Уже пора?

– Нет еще. Спи.

Иза кивает и подтягивает колени к груди. Замерзла? Ей нельзя замерзать. Ее бы спрятать и от холода, и от жары. Вернуть туда, где безопасно. Но это – не выход. Кайя осознает: только с собой справиться сложно. И сейчас он начинает понимать отца. Почти.

– Ты о плохом думаешь. – Иза все-таки приоткрывает один глаз. – Прекрати здесь думать о плохом. А то укушу.

Кайя хмыкает и трется подбородком о затылок. Ее волосы пахнут лавандой, и это тоже замечательно, как все остальное в ней. Одержимость – странная штука, но не такая неприятная, как ему представлялось. Скорее наоборот. И само по себе это внушает опасение: Кайя теперь не знает, насколько объективно он воспринимает происходящее вовне и насколько адекватно на это реагирует.

– Я тебе говорила, что ты красивый? – Она открыла оба глаза. Сонное и родное существо.

– Мужчинам такое не говорят.

– А что говорят?

Кайя никогда не задумывался.

– Можешь сказать, что я мужественный.

– Ты мужественный, – соглашается Изольда, зевая. – И красивый. А я хочу есть. Нас ведь покормят?

– Обязательно. Погоди, я сейчас.

Отпускают его с явной неохотой. Иза переползает на его место и натягивает одеяло до подбородка. Взгляд неодобрительный, но вопрос из упрямства не задаст.

Корзина стоит там, где и было обещано. Внутри – глиняная бутыль с молоком, пара кубков, свежий хлеб, сыр и что-то воздушное, ломкое, явно предназначенное для Изольды.

– Мм… – Она дергает кончиком носа. – Кто это такой заботливый? Урфин, да?

Из постели Иза выползает, завернувшись в одеяло, чересчур большое для нее. И оно волочится сзади павлиньим хвостом. Кайя все-таки не сдерживается, хохочет.

Он уже и не помнит, когда в последний раз столько смеялся.

– Весело, да? – Иза подбирает полы и пытается изобразить реверанс. – Кто вчера халатик порвал? А меня в него знаешь как наряжали? С песнями… у вас тут жуткие песни. Даже меня пробрало.

Она забралась на колени и предложила кусок одеяла. Все это было на редкость неприлично, но довольно уютно.

– Это обычай. – Кайя открыл бутыль и честно поделил молоко пополам, ну или почти пополам. Изольда маленькая, в нее вряд ли много влезет. – Невесту отпевают, чтобы судьбу разжалобить. Чтобы та не подбрасывала беды, о которых в песне поется.

– То есть восстание из могилы мне не грозит?

Кубок она держала обеими руками, сосредоточенно отхлебывая молоко.

– Кайя, – Иза поставила кубок на подлокотник, – я не знаю ваших обычаев. И могу ненароком поступить… не совсем правильно.

Если откинуться назад и посмотреть вверх, то в поле зрения окажется весьма знакомая картина – шея и подбородок. Задумчивый такой подбородок. Я бы сказала, решительный.

А вот по шее молочная дорожка ползет.