Собрание сочинений - Иосиф Бродский

Развивая Платона

I

Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где рекавысовывалась бы из-под моста, как из рукава – рука,и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,как Шопен, никому не показывавший кулака.

Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-тенор исправно пел арию Марио по вечерам;чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партеребормотал бы, сжав зубы от ненависти: «баран».

В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.По отсутствию дыма из кирпичных фабричных трубя узнавал бы о наступлении воскресеньяи долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.

Я бы вплетал свой голос в общий звериный войтам, где нога продолжает начатое головой.Изо всех законов, изданных Хаммурапи,самые главные – пенальти и угловой.

II

Там была бы Библиотека, и в залах ее пустыхя листал бы тома с таким же количеством запятых,как количество скверных слов в ежедневной речи,не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.

Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалинийпросыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.

И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,я б скучал в Галерее, где каждое полотно– особливо Энгра или Давида -как родимое выглядело бы пятно.

В сумерках я следил бы в окне стадамычащих автомобилей, снующих туда-сюдамимо стройных нагих колонн с дорическою прической,безмятежно белеющих на фронтоне Суда.

III

Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть ужедевятнадцатый век, я бы видел, как взор коллегинадолго сосредотачивается на вилке или ноже.

Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленьео том, как хозяйка выглядела, будучи молода.

Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,не имеющих отношенья к ужину при свечах,и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблескна зеленое платье. Но под конец зачах.

Время, текущее в отличие от водыгоризонтально от вторника до среды,в темноте там разглаживало бы морщиныи стирало бы собственные следы.

IV

И там были бы памятники. Я бы знал именане только бронзовых всадников, всунувших в стременаистории свою ногу, но и ихних четвероногих,учитывая отпечаток, оставленный ими на

населении города. И с присохшей к губесигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,как цыган по ладони, по трещинам на асфальтея гадал бы, икая, вслух о его судьбе.

И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,подрывную активность, бродяжничество, менаж-а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,тыча в меня натруженными указательными: «Не наш!» -

я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,это твой шанс узнать, как выглядит изнутрито, на что ты так долго глядел снаружи;запоминай же подробности, восклицая «Vive la Patrie!»

1976

Часть речи (цикл из 20 стихов) [69]

1975 – 1976

* * *

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,дорогой, уважаемый, милая, но неважнодаже кто, ибо черт лица, говоряоткровенно, не вспомнить, уже не ваш, нои ничей верный друг вас приветствует с одногоиз пяти континентов, держащегося на ковбоях;я любил тебя больше, чем ангелов и самого,и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,в городке, занесенном снегом по ручку двери,извиваясь ночью на простыне -как не сказано ниже по крайней мере -я взбиваю подушку мычащим «ты»за морями, которым конца и края,в темноте всем телом твои черты,как безумное зеркало повторяя.

1975 – 1976 * * *

Север крошит металл, но щадит стекло.Учит гортань проговаривать «впусти».Холод меня воспитал и вложил перов пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Замерзая, я вижу, как за морясолнце садится и никого кругом.То ли по льду каблук скользит, то ли сама землязакругляется под каблуком.

И в гортани моей, где положен смехили речь, или горячий чай,все отчетливей раздается снеги чернеет, что твой Седов, «прощай».

1975 – 1976 * * *

Узнаю этот ветер, налетающий на траву,под него ложащуюся, точно под татарву.Узнаю этот лист, в придорожную грязьпадающий, как обагренный князь.Растекаясь широкой стрелой по косой скуледеревянного дома в чужой земле,что гуся по полету, осень в стекле внизуузнает по лицу слезу.И, глаза закатывая к потолку,я не слово о номер забыл говорю полку,но кайсацкое имя язык во ртушевелит в ночи, как ярлык в Орду.

1975 * * *

Это – ряд наблюдений. В углу – тепло.Взгляд оставляет на вещи след.Вода представляет собой стекло.Человек страшней, чем его скелет.

Зимний вечер с вином в нигде.Веранда под натиском ивняка.Тело покоится на локте,как морена вне ледника.

Через тыщу лет из-за штор моллюскизвлекут с проступившем сквозь бахромуоттиском «доброй ночи» уст,не имевших сказать кому.

1975 – 1976 * * *

Потому что каблук оставляет следы – зима.В деревянных вещах замерзая в поле,по прохожим себя узнают дома.Что сказать ввечеру о грядущем, коливоспоминанья в ночной тишио тепле твоих – пропуск – когда уснула,тело отбрасывает от душина стену, точно тень от стулана стену ввечеру свеча,и под скатертью стянутым к лесу небомнад силосной башней, натертый крылом грачане отбелишь воздух колючим снегом.

1975 – 1976 * * *

Деревянный лаокоон, сбросив на время гору сплеч, подставляет их под огромную тучу. С мысаналетают порывы резкого ветра. Голосстарается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла.Низвергается дождь: перекрученные канатыхлещут спины холмов, точно лопатки в бане.Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,как соленый язык за выбитыми зубами.Одичавшее сердце все еще бьется за два.Каждый охотник знает, где сидят фазаны, – в лужице под лежачим.За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,как сказуемое за подлежащим.

1975 – 1976 * * *

Я родился и вырос в балтийских болотах, подлесерых цинковых волн, всегда набегавших по две,и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,вьющийся между ними, как мокрый волос,если вьется вообще. Облокотясь на локоть,раковина ушная в них различит не рокот,но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,кипящий на керосинке, максимум – крики чаек.В этих плоских краях то и хранит от фальшисердце, что скрыться негде и видно дальше.Это только для звука пространство всегда помеха:глаз не посетует на недостаток эха.

1975 * * *

Что касается звезд, то они всегда.То есть, если одна, то за ней другая.Только так оттуда и можно смотреть сюда:вечером, после восьми, мигая.Небо выглядит лучше без них. Хотяосвоение космоса лучше, еслис ними. Но именно не сходяс места, на голой веранде, в кресле.Как сказал, половину лица в тенипряча, пилот одного снаряда,жизни, видимо, нету нигде, и нина одной из них не задержишь взгляда.

1975 * * *

В

городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,мостовая блестит, как чешуя на карпе,на столетнем каштане оплывают тугие свечи,и чугунный лес скучает по пылкой речи.Сквозь оконную марлю, выцветшую от стирки,проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;вдалеке дребезжит трамвай, как во время оно,но никто не сходит больше у стадиона.Настоящий конец войны – это на тонкой спинкевенского стула платье одной блондинки,да крылатый полет серебристой жужжащей пули,уносящей жизни на Юг в июле.

1975, Мюнхен * * *

Около океана, при свете свечи; вокругполе, заросшее клевером, щавелем и люцерной.Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,дотянуться желающих до бесценной.Упадая в траву, сова настигает мышь,беспричинно поскрипывают стропила.В деревянном городе крепче спишь,потому что снится уже только то, что было.Пахнет свежей рыбой, к стене прилиппрофиль стула, тонкая марля вялошевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,как сползающее одеяло.

1975 * * *

Ты забыла деревню, затерянную в болотахзалесенной губернии, где чучел на огородахотродясь не держат – не те там злаки,и дорогой тоже все гати да буераки.Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,а как жив, то пьяный сидит в подвале,либо ладит из спинки нашей кровати что-то,говорят, калитку, не то ворота.А зимой там колют дрова и сидят на репе,и звезда моргает от дыма в морозном небе.И не в ситцах в окне невеста, а праздник пылида пустое место, где мы любили.

1975 * * *

Тихотворение мое, мое немое,однако, тяглое – на страх поводьям,куда пожалуемся на ярмо икому поведаем, как жизнь проводим?Как поздно заполночь ища глазуниюлуны за шторою зажженной спичкою,вручную стряхиваешь пыль безумияс осколков желтого оскала в писчую.Как эту борзопись, что гуще патоки,там не размазывай, но с кем в колене ив локте хотя бы преломить, опять-таки,ломоть отрезанный, тихотворение?

1975 – 1976 * * *

Темно-синее утро в заиндевевшей раменапоминает улицу с горящими фонарями,ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,толчею в раздевалке в восточном конце Европы.Там звучит «ганнибал» из худого мешка на стуле,сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;что до черной доски, от которой мороз по коже,так и осталась черной. И сзади тоже.Дребезжащий звонок серебристый инейпреобразил в кристалл. Насчет параллельных линийвсе оказалось правдой и в кость оделось;неохота вставать. Никогда не хотелось.

1975 – 1976 * * *

С точки зрения воздуха, край земливсюду. Что, скашивая облака,совпадает – чем бы не замелиследы – с ощущением каблука.Да и глаз, который глядит окрест,скашивает, что твой серп, поля;сумма мелких слагаемых при перемене местнеузнаваемее нуля.И улыбка скользнет, точно тень грачапо щербатой изгороди, пышный кустшиповника сдерживая, но кричажимолостью, не разжимая уст.

1975 – 1976 * * *

Заморозки на почве и облысенье леса,небо серого цвета кровельного железа.Выходя во двор нечетного октября,ежась, число округляешь до «ох ты бля».Ты не птица, чтоб улететь отсюда,потому что как в поисках милой всю-тоты проехал вселенную, дальше вроденет страницы податься в живой природе.Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,проницаемой стужей снаружи, отсюда – взглядом,за бугром в чистом поле на штабель словпером кириллицы наколов [70].

1975 – 1976 * * *

Всегда остается возможность выйти из дому наулицу, чья коричневая длинауспокоит твой взгляд подъездами, худобоюголых деревьев, бликами луж, ходьбою.На пустой голове бриз шевелит ботву,и улица вдалеке сужается в букву "У",как лицо к подбородку, и лающая собакавылетает из подоворотни, как скомканная бумага.Улица. Некоторые домалучше других: больше вещей в витринах;и хотя бы уж тем, что если сойдешь с ума,то, во всяком случае, не внутри них.

1975 – 1976 * * *

Итак, пригревает. В памяти, как на меже,прежде доброго злака маячит плевел.Можно сказать, что на Юге в полях ужевысевают сорго – если бы знать, где Север.Земля под лапкой грача действительно горяча;пахнет тесом, свежей смолой. И крепкозажмурившись от слепящего солнечного луча,видишь внезапно мучнистую щеку клерка,беготню в коридоре, эмалированный таз,человека в жеваной шляпе, сводящего хмуро брови,и другого, со вспышкой, чтоб озарить не нас,но обмякшее тело и лужу крови.

1975 – 1976 * * *

Если что-нибудь петь, то перемену ветра,западного на восточный, когда замерзшая веткаперемещается влево, поскрипывая от неохоты,и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты.В полдень можно вскинуть ружью и выстрелить в то, что в полекажется зайцем, предоставляя пулеувеличить разрыв между сбившемся напрочь с темпапишущим эти строки пером и тем, чтооставляет следы. Иногда голова с рукоюсливаются, не становясь строкою,но под собственный голос, перекатывающийся картаво,подставляя ухо, как часть кентавра.

1975 – 1976 * * *

...и при слове «грядущее» из русского языкавыбегают черные мыши и всей оравойотгрызают от лакомого кускапамяти, что твой сыр дырявой.После стольких лет уже безразлично, чтоили кто стоит у окна за шторой,и в мозгу раздается не земное «до»,но ее шуршание. Жизнь, которой,как дареной вещи, не смотрят в пасть,обнажает зубы при каждой встрече.От всего человека вам остается частьречи. Часть речи вообще. Часть речи.

1975 * * *

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это -города, человеков, но для начала – зелень.Стану спать не раздевшись или читать с любогоместа чужую книгу, покамест остатки года,как собака, сбежавшая от слепого,переходят в положенном месте асфальт.Свобода -это когда забываешь отчество у тирана,а слюна во рту слаще халвы Шираза,и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,ничего не каплет из голубого глаза.

1975

Пятая годовщина