Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

После этого оба долго стояли молча, глядя, как постепенно темнеет море. В конце концов Языков снова покачал головой. Очень медленно.

— Ты уже решила что-нибудь насчет Тео? — мягко спросил он.

— Не беспокойся о нем.

— Операция…

— И за операцию не беспокойся. Все в порядке. Все, включая Тео.

Она выпила еще текилы. Потом встала и с бутылкой в руке побрела по саду, вдоль темного прямоугольника бассейна. Оставляя позади, все дальше и дальше, слова баллады о Ламберто Кинтеро. «Шли девушки по дороге, на них засмотрелся он, — доносилось до нее. — И тут же упал, не вздрогнув, меткою пулей сражен». Она шла среди деревьев; нижние ветки ив касались ее лица. За спиной у нее затихли последние строки:

Умчался фургончик серый,журчит под мостом вода.Дона Ламберто Кинтеронам не забыть никогда.

Она дошла до калитки, выходившей на пляж, и тут услышала за собой шаги Поте Гальвеса по гравию дорожки.

— Оставь меня одну, — сказала она, не оборачиваясь.

Шаги остановились. Тереса пошла дальше и, ощутив под ногами мягкий песок, сняла туфли. Звезды у нее над головой усеивали свод яркими точками; он опускался к темной линии горизонта над морем, с шорохом набегавшим на пляж. Она дошла до самой кромки и двинулась вдоль нее, а вода заливала ей ноги. В море, на некотором расстоянии друг от друга, виднелись два неподвижных огонька — сейнеры рыбачили вблизи побережья. В дальних отблесках огней отеля «Гуадальмина» Тереса, сняв джинсы, трусики и футболку, очень медленно вошла в воду; по всему телу побежали мурашки. В руке у нее по-прежнему была бутылка, и Тереса отхлебнула еще раз, чтобы согреться: очень долгий глоток, дух текилы, ударивший в нос и перехвативший дыхание, вода по бедра, ступни, зарытые в донный песок, мягкое покачивание волн. Потом, не смея оглянуться на ту, другую женщину, что стояла, наблюдая за ней, на пляже рядом с кучкой одежды, Тереса зашвырнула бутылку в море и погрузилась в холодную воду, чувствуя, как она, черная, смыкается над ее головой.

Она проплыла несколько метров над самым дном и вынырнула, встряхивая волосами и отирая воду с лица.

А потом устремилась навстречу темному холоду, все дальше и дальше вперед, отталкиваясь сильными, четкими движениями рук и ног, опуская лицо до глаз в воду и снова поднимая его, чтобы вздохнуть, все дальше и дальше, удаляясь от берега, пока ее ноги не перестали находить дно и все постепенно не исчезло — все, кроме нее и моря. Этой неизмеримой массы, мрачной, как смерть, которой ей хотелось отдать себя. И отдохнуть.

Она вернулась — сама удивляясь, что возвращается.

Напрягая ум и тщась понять, почему не поплыла еще дальше, в самое сердце ночи. Ей показалась, что она угадала причину в тот миг, когда вновь коснулась ногами песка — с облегчением и одновременно недоумевая, что ощущает твердое дно; она вышла из воды, содрогаясь от холода, обжегшего мокрую кожу. Та, другая, ушла. Ее больше не было рядом с одеждой, брошенной на пляже. Наверняка, подумала Тереса, решила меня опередить и теперь поджидает меня там, куда я иду.

Зеленоватый свет экрана радара выхватывал из темноты, снизу вверх, лицо капитана Черки — точнее, плохо выбритый подбородок с уже пробившимися седыми волосками.

— Вон он, — сказал он, показывая темную точку на экране.

Вибрация двигателей сотрясала деревянные переборки тесной рубки. Тереса стояла, прислонившись к косяку: толстый свитер — надежная защита от ночного холода, — непромокаемая куртка. Руки в карманах, правая касается пистолета. Капитан, обернувшись, взглянул на нее.

— Через двадцать минут, — сказал он, — если вы не прикажете как-нибудь иначе.

— Это ваше судно, капитан.

Почесав голову под шерстяной шапочкой, Черки глянул на освещенный экран радара. Присутствие Тересы сковывало его, как и остальных членов команды «Тарфайи». Это не принято, запротестовал он вначале.

И опасно. Однако выбирать не приходилось. Определив положение судна, марокканец начал поворачивать колесо штурвала вправо, внимательно наблюдая за смещением стрелки подсвеченного компаса в нактоузе, а когда она заняла нужное положение, включил автопилот. След на экране радара сейчас находился точно по корме, в двадцати пяти градусах от цветка лилии, обозначавшего на компасе север. Ровно десять миль.

Остальные темные точки — слабые следы двух катеров, отчаливших после того, как перегрузили на сейнер последние тюки гашиша, — уже тридцать минут находились вне пределов видимости радара. Отмель Шауэн осталась далеко за кормой.

— Аллах бисмиллах, — произнес Черки.

Мы идем туда, перевела для себя Тереса. С богом. Она усмехнулась в темноте. Мексиканцы ли, марокканцы ли, испанцы ли — почти у всех есть где-то свой святой Мальверде. Она заметила, что Черки время от времени оборачивается, поглядывая на нее с любопытством и плохо скрытым укором. Марокканец из Танжера, рыбак-ветеран. Эта ночь сулила ему больше, чем дал бы улов его переметов за пять лет. Качка немного уменьшилась, когда «Тарфайя» легла на новый курс, и капитан двинул рукоятку рычага, чтобы увеличить скорость; шум двигателей стал громче. Указатель лага дошел уже до отметки «шесть узлов». Тереса выглянула наружу. По ту сторону мутных от соляного налета стекол была ночь — черная, как чернила. Теперь сейнер шел с зажженными навигационными огнями: на экранах радаров он был виден как с ними, так и без них, а судно без огней наверняка вызвало бы подозрения. Тереса закурила еще одну сигарету, чтобы заглушить запахи — бензина (его она ощущала желудком), машинного масла, переметов, палубы, пропитанной застарелой рыбной вонью, — и ощутила первый, слабый позыв тошноты. Надеюсь, меня не вывернет прямо сейчас, подумала она. Здесь, в такой момент. На глазах у всех этих мужиков.

Она вышла из рубки в ночь, на палубу, мокрую от брызг и ночной росы. Бриз, разметавший волосы, немного освежил ее. Возле планшира, среди сорокакилограммовых тюков, упакованных в пластик и для удобства снабженных ручками, виднелись съежившиеся тени — пятеро марокканцев, надежных и хорошо оплачиваемых, которые, как и капитан Черки, уже не раз работали для «Трансер Нага». На носу и корме Тереса различила еще две тени, очерченные навигационными огнями сейнера, — своих телохранителей. То были марокканцы из Сеуты, молодые, крепкие, молчаливые, доказавшие свою преданность; у каждого — по пистолету-пулемету «ингрэм-380» под курткой и по две гранаты МК2 в карманах. Доктор Рамос — он располагал дюжиной людей для подобных ситуаций — называл их «аркеньо»[83]. Возьмите с собой двух «аркеньо», шеф, сказал он. Чтобы я был спокоен, пока вы на борту. Раз уж непременно хотите на этот раз сами выйти в море — по-моему, это совершенно излишний риск и безумие — да вдобавок не берете с собой Поте Гальвеса, позвольте мне, по крайней мере, хоть как-то организовать вашу безопасность. Я знаю, что всем хорошо заплачено, но все-таки. На всякий случай.

Дойдя до кормы, она взглянула на последнюю лодку — десятиметровый «Валиант» с двумя мощными моторами. Он по-прежнему шел за «Тарфайей» на буксире — толстом канате — с тридцатью тюками на борту; среди них, закутанный в одеяло, неподвижно сидел марокканец, капитан лодки. Потом Тереса курила, облокотившись на влажный планшир, глядя на фосфоресцирующий пенный след на воде, рассекаемой носом сейнера. Ей незачем было находиться здесь, и она это знала (как бы в упрек ее неблагоразумию, неприятные ощущения в желудке усилились). Но дело было не в этом. Она решила выйти в море, чтобы приглядеть за всем самой; ее привели сюда сложные мотивы, мысли, не покидавшие ее последние дни. Неотвратимый ход вещей, который уже нельзя было повернуть вспять. И она испытала страх — прежний, хорошо знакомый, отвратительный физический страх, давным-давно укоренившийся в ее памяти, в каждом мускуле ее тела. Он пришел к ней несколько часов назад, когда она приближалась на «Тарфайе» к марокканскому берегу, чтобы наблюдать за погрузкой с лодок. Плоские низкие тени, темные фигуры, приглушенные голоса — без единой искорки света, без единого лишнего звука, без радиосвязи: только безымянное пощелкивание в радиопередатчиках на условленных волнах да один звонок по мобильному телефону на каждую лодку, чтобы удостовериться, что на земле все идет хорошо. Капитан Черки с тревогой вглядывался в экран радара — не появится ли след, мавр, что-то непредвиденное, птица, прожектор, который осветит их, неся с собой крах или ад. Где-то в ночи, в открытом море, борясь с тошнотой таблетками и смирением, Альберто Рисокарпасо, окруженный своими радиоаппаратами, телефонами, проводами и батареями, сидел перед дисплеем портативного компьютера, подключенного к Интернету, контролируя все происходящее подобно авиадиспетчеру, следящему за движением доверенных ему самолетов.

Дальше к северу, в Сотогранде, доктор Рамос, наверное, курил трубку за трубкой, слушая радио и мобильные телефоны, по которым до этого еще никто никогда не говорил и которыми предстояло воспользоваться только один-единственный раз — в эту ночь. А в одном из отелей Тенерифе, на много сотен миль ближе к Атлантике, Фарид Латакия разыгрывал последние карты рискованного блефа, благодаря которому, если повезет, операция «Нежное детство» должна была завершиться согласно намеченным планам.