Семья Зитаров. Том 1 - Вилис Лацис

Ступенька за ступенькой, площадка нижнего этажа, поворот за шахту лифта.

— Генри!

Не оглядывайся, ты ничего не слышал. Мелкие торопливые шаги.

— Генри!

Ингус повернулся, ожидая приближения Мод. «Победа… Победа…» — выстукивало сердце, и этого было достаточно. Он не признавался себе в том, как ничтожна эта победа и что, если б в Мод говорило настоящее чувство, она бы так не поступила.

— Вы сердитесь? — спросила она, положив руки ему на плечи. — Я ведь только пошутила. Как вы можете такие пустяки принимать всерьез?

— Какое право имею я, чужой человек, сердиться? — возразил он, но в голосе его ясно слышались огорчение, радость, тоска влюбленного.

— Вы действительно так думаете? — теперь была огорчена Мод. Она отвернулась, словно для того, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

«Неужели он в самом деле так любит меня?» — думала Мод.

«Неужели я ее действительно обидел?» — спрашивал себя Ингус.

Он мягким движением взял ее одной рукой за локоть, другой бережно обнял и поцеловал золотистый узел волос.

— Мод… забудем все эти глупости, будем такими, как прежде. Куда мы сегодня вечером пойдем?

Постепенно, с необходимой в подобных случаях медлительностью, она оттаивала, потом повернулась к Ингусу и улыбнулась сквозь слезы — ей на самом деле удалось выжать из каждого глаза по слезинке. И это придало ей такой прелестно-беспомощный вид, что Ингус совсем потерял голову. Он целовал пальцы Мод, шептал нежные слова, тогда как ее безвольный стан все доверчивее и ближе склонялся к нему. Ингус властно и смело привлек Мод к себе, крепко поцеловал в губы и затем отпустил, словно очарованную птицу, зная, что она никуда от него не улетит.

Мод оправила одежду, лукаво, с дружеским упреком улыбнулась ему и произнесла:

— Пойдем наверх. Здесь нельзя…

Ингусу показалось, что он наконец сломал преграду, которая до сих пор разделяла их. Но наверху, в комнате Мод, где все оставалось таким же, как полгода назад, где нужно было разговаривать вполголоса и где постоянно сковывала близость посторонних людей, его вновь охватили сомнения.

— Я предложила бы вам чашку чаю, но не держу дома таких вещей, — так же, как и в первый раз, произнесла она.

— Если бы вы не сочли это неудобным, мы могли бы пойти в ресторан, — ответил он.

Немного посидев, они отправились в ресторан, но, так как еще не наступило время ужина, они завернули в кино. Все повторилось с той же последовательностью, только во всем этом не хватало первоначальной свежести.

После ресторана Мод созналась, что собиралась сегодня вечером поехать со своими знакомыми в маленький приморский городок у Моркамбского залива и провести там весь завтрашний день.

— А что, если нам завтра поехать туда? — предложил Ингус.

— Не стоит. В нашем распоряжении останется всего лишь четыре часа. Лучше поедем туда в следующее воскресенье. Вы ведь еще пробудете в порту?

— Как будто да.

На следующий день — это было воскресенье — они поехали за город, сошли с поезда на какой-то станции и до вечера гуляли по окрестностям. Там были крестьянские фермы, стада овец, пасшиеся на склонах зеленых холмов, маленький промышленный городок и много фабрик. Самым красивым местом оказалось кладбище городка. Многочисленные памятники были расположены в цветущем саду, и по краям аллей тянулся искусно подрезанный кустарник. Вчерашний случай был предан забвению. Чем дольше они гуляли, тем покорней и смиренней становился Ингус. В руках Мод он делался инструментом, из которого она могла извлечь любые звуки. Чтобы обуздать Ингуса, достаточно было одного ее взгляда, и он слушался, сам не сознавая этого. Мод играла им, заставляла загораться и обдавала холодом, влекла и отталкивала — у него больше не было собственной воли.

Однажды она допустила маленький промах. Во время обеда в маленькой гостинице служанка подала им десертные тарелки. Мод заметила на краю тарелки соринку и велела подать другую. Не ограничиваясь этим, она осмотрела и стаканы и попросила переменить скатерть. Все претензии она выражала в таком резком тоне, что служанка совсем растерялась. Ингус почувствовал себя неловко и весь обед просидел молча. Ему было стыдно перед служанкой, он чувствовал себя виноватым за поведение Мод. В этот момент Мод показалась ему неприятной и чужой. Нужна была еще какая-нибудь мелочь, чтобы он, наконец, увидел ее в естественном виде, без ореола одухотворенности, созданного им самим, — и на этом все было бы покончено. Но Мод сразу поняла, что ее акции падают, и угадала причину этого. Она больше не фыркала и, словно оправдываясь, пояснила:

— Такова наша провинция. Вы еще не знаете ее.

Но Ингуса долго не оставляло неприятное чувство, и порою он ловил себя на странных мыслях: «Стоит ли?.. Что, в конце концов, представляет собой Мод? Что Мод нужно от меня? Если бы у меня не было денег…» Ему казалось, что Мод просто использует его.

Но она уже начала борьбу за утерянные позиции, с изумительной ловкостью пуская в ход все женское лукавство и обаяние. И Ингус вскоре почувствовал еще большее влечение к ней.

Были ли у них общие духовные интересы? Вряд ли. Если и были, то лишь самые незначительные. Тут преобладала слепая страсть. И, вероятно, поэтому молодой Зитар не мог освободиться от этой связи. Это было рабство, самоунижение, издевательский деспотизм самки, которому Ингус добровольно подчинился. Поцелуй Мод, ничего не стоящий звук, издаваемый губами, в котором не чувствовалось сердечного тепла, казался ему божественным даром, и за него он готов был жертвовать всем, даже своим человеческим достоинством — самым ценным, что мы имеем. И если бы она хоть понимала это!

Вернувшись на судно, Ингус словно очнулся после сильного опьянения, и его начало мучить моральное похмелье. В присутствии Мод он был в состоянии думать только о ней, о ее близости; она его подавляла, делала счастливым, разжигала и все сильнее влекла к себе. Разлученный с Мод, наедине, он чувствовал себя внутренне свободнее. Рассудок искал недостатки в Мод. Ингус брал под сомнение те ее достоинства, из-за которых терзался в тоске, и порой в его сознании мелькало что-то похожее на презрение к себе за свои слабости. Десятки раз он мысленно возводил эту женщину на пьедестал и повергал на землю, и тогда рядом с ней он казался себе великаном. А потом снова окружал ореолом это обыденное существо и преклонялся перед созданным им кумиром, чтобы в следующий момент развеять его в прах. Но одна крайность была такой же ошибочной, как и другая. Во время приступов нравственных терзаний он мог как угодно презирать Мод, но освободиться от ее чар был не в состоянии. И, чтобы капитуляция не казалась такой позорной и чтобы хоть сколько-нибудь сохранить свое достоинство, он раз и навсегда признал, что Мод неотразима. «В семь часов на Маркет-стрит!» — это был лейтмотив, который теперь неотступно звучал в личной жизни и работе Ингуса, пока судно стояло в солфордских доках.

— Господин капитан, нельзя ли мне получить немного денег? — такие просьбы с небольшими интервалами возобновлялись несколько раз в неделю.

Ингус посещал Мод каждый свободный от вахты вечер, всегда нетерпеливый перед свиданием и разочарованный после него. Штурманского жалованья еле хватало на вечерние расходы. Мод высказывала желания, и Ингус Зитар должен был выполнять их. Порой приходилось занимать фунт-другой у Волдиса. Но когда друг как-то раз шутя поинтересовался, что это за гиена, которая так основательно опустошает его карманы, Ингус рассердился и два дня не разговаривал с Волдисом. Заметив, что подобные шутки раздражают Ингуса, Волдис продолжал его дразнить, пользуясь правами дружбы. Он по-всякому разрисовывал таинственную Дульсинею [69], предсказывал самый пошлый и нелепый конец романа, неоднократно напоминал другу о непомерных расходах (чего Ингус не мог отрицать) и, в конце концов, привел его в совершенную ярость.

Но все это не давало желаемых результатов и не излечивало от слепой любви. В минуты протрезвления Ингус сам понимал, что от любовного яда может помочь только сильное противоядие. Если бы рядом с Мод находилось какое-нибудь другое милое, светлое существо — обаяние Мод померкло бы. В такие моменты ему вспоминалась Лилия. Но она была далеко, письма приходили с большими перерывами, и, какими бы они ни казались дорогими и желанными, слова не в состоянии были воскресить свежесть чувств. Ингус должен был бороться один.

Возможно, Волдис относился бы безразлично ко всему, что происходило с Ингусом, будь они просто товарищами по работе, земляками, случайно встретившимися на пароходе. И если он теперь не выпускал его из поля зрения и не относился равнодушно к тому, что этот бодрый, жизнерадостный юноша превращался в унылого меланхолика, то это следовало отнести и за счет их давнишней дружбы, и за счет другого обстоятельства, которое Волдис скрывал от Ингуса, так же как тот скрывал от него все, что касалось Мод Фенчер: Волдис небезразлично относился к Эльзе Зитар. Они переписывались, обменивались фотографиями и так или иначе давали друг другу понять, что это не просто флирт, а нечто более серьезное. Волдис, правда, еще не уточнил себе, чего, собственно, он добивается этой перепиской, еще меньше думала об этом Эльза, но Волдис, во всяком случае, считал себя ответственным перед ней за судьбу Ингуса.