Время великих реформ - Александр II

– Николай Константинович не поедет в экспедицию, я не хочу, не пущу его.  Но затем сейчас же прибавил: «Впрочем пока не говори об этом, я переговорю с отцом его».

И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями. […]

18 апреля. Четверг.

Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением: он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне все, как было; подробности эти возмутительны.

Оказывается, Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел наконец до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Все краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нем лиц.

Государь довольно долго говорил об этом тяжелом для него семейном горе, несколько раз возвращался к нему в продолжении моего доклада, высказывал свое намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнение моего – не следует ли предать его суду.

Я советовал не торопиться с решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести целой семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).

Сегодня был парад на Марсовом поле. Погода серая и холодная; войска были в походной форме (в шинелях).

19 апреля. Пятница.

По случаю предстоящего отъезда государя за границу имел я доклады два дня сряду. Сегодня государь опять говорил мне о Николае Константиновиче, уже несколько с большим спокойствием, чем вчера. Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное; он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным.

Ему объявлено было, что он лишен чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это принял он совершенно равнодушно. Государь в семейном совете решил признать Николая Константиновича психически больным. Некоторые расказанные государем случаи действительно очень странны.

Женщина, с которой он связался, была арестована, но, говорят, сегодня освобождена и будет выслана из России с выдачей значительной суммы. […]

1875 г.24 апреля. Четверг.

По поводу того же дела я доложил государю о ложных слухах, распущенных в городе по поводу найденных при арестовании купца Овсянникова списков интендантских чиновников, которые будто бы брали взятки от его приказчика [428].

Действительно, в этом списке оказались почти все смотрители магазинов и даже три чиновника окружного интендантства: им уже предложено подать в отставку; но сплетники и злые языки выдумали, будто бы в этом списке оказались имена «высокопоставленных лиц», называли окружного интенданта Скворцова и генерал-адъютанта Мордвинова.

Наглая эта ложь и клевета, разумеется, произвели сильное волнение в интендантской сфере и в канцелярии Военного министерства. Для прекращения этих слухов просили меня выхлопотать теперь же, не в урочное время награды как Мордвинову, так и Скворцову, однако ж государь не согласился на это, а разрешил только напечатать в «Правительственном вестнике» краткую заметку в опровержение распущенных ложных толков. […]

Во время доклада государь говорил о странном слухе, будто Пруссия намеревается снова разгромить Францию [429] и только ищет предлога к нападению. Князь Орлов сообщает, что Дерби предварил об этом Деказа (французского министра иностранных дел), в среде же французского правительства ходит слух, будто Пруссия намерена напасть на Австрию.

Государь смущен этими слухами и, говоря об образе действий Бисмарка, сравнил его с Наполеоном I, который по окончанию каждой войны сейчас же искал предлога к начатию новой. Странно слышать такое мнение из уст государя – друга и верного союзника императора Вильгельма. […]

7 мая. Среда.

По официальным сведениям Министерства иностранных дел, император Вильгельм в разговоре с нашим государем положительно отрекся от всякого намерения начать снова войну с Францией. Бисмарк в беседе с князем Горчаковым разразился с негодованием на клеветы и сплетни, распускаемые газетами и самим правительством французским. «Il dе́clara positivement que lui attribuer une agression contre la France е́quivalait à l’accuser d’idiotisme et de manque absolu d’Intelligence» – «Le marе́chal Moltke (по выражению Бисмарка) avait pu s’exprimer comme homme de querre sur une lutte prochaine avec la France, mais en politique c’est un jeune homme dе́nuе́ de toute influence» [430].

В официальной депеше наших дипломатов говорится далее: «Il rе́sulte de l’ensemble de ces dе́clarations faites dans les termes les plus pе́remptoires que notre Auquste Maitre a pleinement atteint le but de sa venue à Berlin et que sa prе́sence et son langage ont raffermi les bases sur lesquelles repose le maintien de la paix. Parmi les cabinets prе́occupes des dangers dont la France serait menacе́e du cotе́ de l’Allemagnee, celui de S[ain]t James s’est placе́ en première ligne.

Contrairement à son langage habituellement modе́rе́ et meme un peu obscur, cette fois l[or]d Derby a donnе́ l’ordre a l[or]d Odo Russel de soutenir jusqu’aux dernières limites les efforts de l’Empereur pour le maintien de la paix et de mettre, le cas е́chе́ant, â la disposition de S. M. toute la puissance de l’Anqleterre, si l’ambassadeur Britannique en е́tait requis par nous. L’oeuvrе́ entreprise par notre Auquste Maitre е́tait deja accomplie lorsque cette offre a е́tе́ faite et il n’y a pas eu lieu de s’en prе́valoir» [431]. […]

1876 г.8 апреля. Четверг.

[…] В 1 час государь вышел вместе с императрицей в зал, где разложены были работы Корпуса путей сообщения. Императрица пожелала собственно видеть некоторые из топографических работ Военного ведомства. Работы эти и были выложены в концертном зале: подобрано было, разумеется, только то, что могло интересовать императрицу.

Более всего внимание ее величества остановилось на карте Турции, показывавшей нынешнее распределение турецких войск, направленных против Боснии, Герцеговины и Сербии. Императрица принимает близко к сердцу нынешние дела турецких славян и не скрывает своего негодования на то, что наша дипломатия держится в этом вопросе такой пассивной роли.

Императрица выражалась в этом смысле при многих офицерах Генерального штаба и других лицах, присутствовавших при осмотре карт; в том же смысле возобновила со мной разговор и позже, перед обедом.

С глубокой скорбью говорила она о страшном кровопролитии, которое именно теперь происходит на театре войны. По последним телеграммам, инсургенты [432] четыре дня дрались с сильными турецкими войсками и, не имея уже боевых припасов, бились на ятаганах. Когда я сказал, что надобно возлагать надежды на лучший оборот дел, когда государь поедет за границу, императрица со вздохом сказала:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});