Идущие в ночь - Владимир Васильев

Спустя пару минут я уже сидел в седле. Корняга, не будь дурак, тут же взобрался ко мне на плечо. Не любил он корни дорогами бить, норовил все больше на чужом горбу прокатиться. Впрочем, я-то чем лучше? Тоже ведь не пешком иду. Все припасы Ветер за меня тащит, включая и мое нынешнее тело с парой душ, упрятанных внутрь. Эй, вулх, как дела!

Вулх молчал. Я внимательно прислушался к себе – но чуял только гулкую зияющую пустоту.

И вдруг мне стало страшно и одиноко. Никогда еще я не оставался один, всю жизнь привык ощущать густое и тягучее присутствие зверя в себе, его странные, пахнущие землей и травами, мысли, до того въевшиеся в мое собственное мироощущение, что я перестал проводить между своими, человеческими мыслями, и ними сколько-нибудь четкую границу.

А теперь я внезапно ощутил себя голым и покинутым. Немногим лучше, чем совсем недавно, в зарослях орешника.

Вулх, где ты?

Молчание.

Отзовись! Не бросай меня! Вулх!

Молчание.

Холодный пот прошиб меня насквозь. Чувствовать себя так было до жути скверно.

– Что с тобой, Одинец? – проскрипел Корняга над самым ухом. – Тебе плохо?

Я медленно повернул к нему голову.

– Да, Корняга. Мне плохо.

Ветер, не дождавшись от меня понукания, пустился вскачь сам. Словно знал, что мне именно туда, наискосок, под углом к опушке. Кстати, а откуда я сам знаю, куда ехать?

А какая, собственно, разница?

До самого полудня мне было совсем невесело и очень одиноко. Спасибо, хоть карса показалась на глаза, словно успокаивая меня: «Я не знаю, что с тобой, анхайр, но я, твоя спутница, рядом. Не тревожься хотя бы за меня.»

Спасибо тебе, карса.

Поневоле я отдался нахлынувшим мыслям. Смешно – я всю жизнь считал себя одиночкой, и даже внутренне гордился своей способностью обходиться без друзей, но стоило впервые остаться действительно одному, как вся моя игрушечная спесь разом испарилась и осталась только кричащая от боли душа. От воображаемой, но ничуть не менее страшной, нежели телесная, боли.

Я не знал ответа на вопрос – на самом ли деле у меня две души, или просто я придумал и одушевил несколько иную свою сущность. Ту, что живет в теле вулха. Это ведь и я, и в то же время не я.

Хотя, стоп: а чем, собственно, отличается эта придуманная сущность от другой души? Только тем, что ее придумал я? И только. Значит, вулх действительно существует. Правильно, так и есть, ведь в противном случае я помнил бы все, что происходит с моим измененным телом и измененной душой во время Четтана. Отсутствие общей памяти раскололо меня на две непохожих половинки, и каждая из них стала отдельной душой.

А Лю-чародей обещал нам встречу. Встречу… и растворение друг в друге. Я уже стал немножечко вулхом – а вулх немножечко мной. Именно поэтому отсутствие вулха так испугало меня. Я тоже был нужен ему, бессловесному зверю, иначе зачем бы ему вытаскивать меня из Тьмы? Ведь он теперь тоже больше, чем просто вулх, чем просто бессловесный зверь, потому что он познал радость разума. И, конечно, это понравилось ему гораздо сильнее сомнительной свободы дикого зверя.

Потому что по-настоящему свободен лишь тот, кто способен понять, что свободен.

И вулх откликнулся откуда-то из самых дальних потемок сознания. С задворок души.

«Я здесь, Моран. Прости, что не отозвался сразу. Но мне нужно побыть наедине с собой. Я вернусь – потом. Но не сейчас, когда в небе светит Меар. Это твое время, и пусть оно принадлежит только тебе. До поры.»

Волна облегчения накатила – и схлынула. Здесь. Вулх здесь, по-прежнему во мне, а, значит, все идет как надо. Но, Тьма и Тьма, что его так напугало? Я ведь чувствовал его невольный испуг, явно вызванный происходящим. Вулх «думал» чувствами и инстинктами. Это я переводил их на привычный язык человеческих понятий.

Я пойму это, обязательно пойму, серый брат, и сделаю все, чтобы облегчить твои страхи и сомнения. Потому что это, наверное, нелегко – становиться человеком. Человеком, который умеет лгать и притворяться, который способен предать и бросить.

Ведь вулхи этого не умеют. И даже не знают, что можно это уметь.

«…самого большого вруна от начала времен…»

И вдруг я осознал, почему Корняга всегда казался мне маленьким человечком, и никогда – безобидной лесной тварью.

Потому что он умел врать.

– Скотина ты, пень, – неожиданно сказал я вслух.

– Это почему же? – обиделся Корняга. – Вот! Дожил! Помогай вам, люди, а благодарность одна: обругают и жрать не дадут. Так я и знал.

– Во-первых, ты прекрасно знаешь, что мы не люди. А, во-вторых, скотина ты по очень простой причине. Потому что ты слишком похож на человека. На меня. Понял, пень?

– Ты же сам только-только сказал, что ты не человек!

– Это не меняет дела.

Корняга не нашелся что ответить, и это удивило меня больше всего. Потому что за словом в кар… гм! В дупло, тогда уж, он обыкновенно не лазил.

Мы снова пересекали степь, но совсем не такую, как раньше. Лес, где мы повстречали родичей Корняги, постепенно скрылся за горизонтом. Степь поросла низкими стелющимися травами, немного похожими на длинные водоросли из неправильной реки. Тезка моего скакуна трепыхал и колыхал пучки травы, отчего казалось, что вся степь покрыта танцующими хорингами.

И еще в степи попадались деревья, каких я сроду не видывал. Они были огромны, и сильно напоминали дамские зонтики от солнца, вошедшие несколько кругов назад в моду в Хадасе, Лиспенсе и Джурае, городах, где роскошь соседствовала с нищетой, дворцы – с лачугами, а процветание – с полным упадком и отчаянием. Стволы деревьев походили на толстенные колонны, вздымающиеся к самым небесам, а первые ветви отделялись от стволов на такой высоте, что никаких подробностей толком разглядеть не удавалось. Но плоскую крону, что раскидывалась где-то невообразимо далеко вверху на манер грибной шляпки, на фоне неба различила бы, пожалуй, и землеройка. Хотя, землеройке вряд ли бы взбрело в голову разглядывать небо или что-нибудь на его фоне.

Не в этом ли главное отличие меня от землеройки?

Я хмыкнул, удивляясь собственным мыслям. Вообще-то странно. Последнее время я стал задумываться о довольно неожиданных вещах, о каких обыкновенно кругами не вспоминал. Я подозревал, что виной всему путь в У-Наринну. И еще подозревал, что это не последняя странность на пути к Каменному лесу.

Почему-то у меня укрепилось некоторое время назад возникшее впечатление, что я не дома. В смысле – уже давно не в своем мире. Наверное, с той поры, как мы пересекли каньон в Диких землях. С того дня диковины и необычности окружили меня и моих спутников, хотя и привычного по-прежнему встречалось довольно много.