Городок - Анатолий Приставкин

Это последнее и для Шохова было новостью!

— Так куда их переселять? Может, отвести участки и всех перетащить?

— А как вы будете переносить времянку? У многих там подвалы, бани, теплицы.

— Хозяйство хозяйством, а место-то незаконное? Захотят, так построят на новом месте. А саму времянку оттащить с нашей техникой не проблема.

— Не проблема? Тут один посреди Нового города в гараже устроился, и то целый месяц решали, как с ним быть...

— Это все наша мягкотелость. Сто девяносто пятая статья: уголовная ответственность за незаконный захват земли!

— И что же, все полтыщи судить?

— А кто возьмет на себя заботу об этом перевезенном поселке?

— А кто вообще об индивидуальных поселках печется?

— Никто. А у исполкома своих забот хватает.

— Несколько бы человек осудить да в газете пропечатать. Тогда бы и другие поняли...

— Ездили по этому поводу в Москву. Было решено на каждые семь пусковых квартир одну выделять для временных...

— Но это насколько же растянется? Тем более, что план ввода на этот год не выполнен?

— Сто пятьдесят тысяч метров, а сделали только семьдесят!

— Вот-вот.

— Вы лучше скажите, а все ли там «временные»? Даже поверхностная прикидка говорит, что многие имеют общежития, их называют: «мертвые души». А у иных и квартира, и времянка вместо дачи... А есть такие, что сдают на время, а себе новую строят.

— Выселять надо всех, о чем тут говорить. Часть уйдет в общежития, часть на подселение. Для наиболее ценных работников по подразделениям выделен многоэтажный дом.

— А если не захотят выезжать?

— Самым жестоким образом... Во времянках есть и не рабочие кадры. Пусть ими поинтересуется милиция.

— Это, товарищи, не простой момент, когда подъезжают с бульдозером, а там люди...

— Бульдозеристы, говорят, отказываются туда ехать. Не хотят. Мы уговаривали. И доплачивали, и разряд повышали.

— Хотят или не хотят, у нас нет выхода. Надо сделать так, чтобы хотели. Вы об этом размышляли, товарищ... Как вас, из треста?

Шохов вздрогнул, спрашивали его.

— Сижу и размышляю,— произнес он, привставая.

— Так что же?

Все смотрели на него и ждали ответа. А ему хотелось крикнуть: он-то и есть тот, кто заварил эту всю кашу и теперь будет ее расхлебывать. Раньше-то он решал так: шапку в охапку и на самолет. А теперь попробуй-ка реши, если сын подрос и жена устала... Да он и сам, если по правде говорить, уже не верит, что можно куда-то ехать и что-то искать. Везде одно и то же. Вот к чему он пришел. Хорошо там, где нас нет. А вот как здесь, не сходя с этой точки, не уступить свой дом, защитить его от бульдозера, он не знает. Не решил...

— Не решил пока,— произнес Шохов.

— Решайте скорей,— тоном, почти приказным, сказал Федор Иванович. — У вас в резерве не больше недели.

— Знаю,— сказал Шохов.

В эту ночь он не спал. Крутился, несколько раз вставал пить. Под утро, не как сон, а как реальность, привиделось ему чудо-юдо на гусеничном ходу, на котором было написано: комбинат. Он напоминал снегоочиститель. Загребущими лапами, с хрустом перемалывал доски шоховского дома, выплевывая через выхлопную трубу розовенькие рулончики туалетной бумаги.

«Вот и все,— подумал Шохов во сне.— Вот и все».

Пожалуй, самой популярной комнатой у женщин Гидропроекта был женский туалет. Здесь с чьей-то легкой руки на заре возникновения самой конторы повесили объявление о продаже импортных туфель тридцать пятого размера. Объявление было приклеено к стене около умывальника, и все его прочли. Тут же сообразили и повесили рядом еще одно объявление о потере варежки, потом книги, и — началось...

Теперь любая чертежница, забежав сюда перед началом работы, могла обозреть за несколько минут всю многосложную жизнь своего учреждения и выбрать из полусотни бумажек необходимую.

Продавались кофты, сумочки, помада, шерстяная пряжа, цветные попугайчики, талон от макулатуры на Дюма, джинсовый костюм, детская коляска, резина для «Жигулей», посуда, мебель, цветы, зонтик и так далее, и так далее...

Были объявления о потере диплома и перчатки, пропуска на работу. Были призывы помочь в работе над курсовым проектом и предложения о сколачивании детской группы по английскому языку у частного учителя, а также поиски преподавателя музыки...

Были предложения об обменах: квартир, подписок и просто книг, коллекций деревянных ложек на изделия из Хохломы.

Были предложения о хорошей раскройщице и чей-то неистовый призыв: «Товарищи, надо заниматься йогой, русская женщина толще европейской!» И все в том же духе. Многие из объявлений были не лишены юмора, особенно это касалось мужчин. Так появлялись вдруг обнадеживающие, невесть кем добытые сведения о мужчинах-разведенцах или поступивших на работу холостяках.

Они носили как бы шуточный характер, но и это была все-таки информация немалой важности. Конечно, случалось, что и соперницы сводили на стенке свои счеты и пускали слушок о чьей-нибудь измене... Издержки в целом довольно ценного, как все считали, дела. Начальство, а оно сплошь состояло из мужчин, никак не касалось нелегальной стороны жизни конторы, да и не могло бы ее коснуться... Кто же рискнет приходить в женский туалет и контролировать чистоту стен?

Это могли бы делать уборщицы, но они, если говорить честно, и сами были заинтересованы во многих объявлениях, поскольку без этого хитрого рынка ничего нельзя было в городе приобрести, того, без чего мужчина, возможно, проживет, но женщины прожить никак не могут.

И вот в какое-то утро сразу после праздников где-то рядом с объявлением о продаже сиамской кошки появилась такая нестандартная информация:

«Женщины, деду Макару сегодня исполняется семьдесят! Он наша реликвия! Он наша милочка! Неужели мы не поздравим его?»

Кто-то внизу карандашом приписал: «Даю рубль на банкет! Кто еще?»

Еще оказалось много, и через несколько часов уже вся контора, включая и мужчин, знала о том, что у деда Макара юбилей и что его вечером будут поздравлять женщины, которые собрали больше сорока рублей.

Общественники засуетились, потому что такое мероприятие никак не могло пройти мимо месткома и самой дирекции. Крошечная пирушка, которую пытались сымпровизировать в отделе, разрослась до мероприятия общегидропроектовского, требовавшего солидной подготовки, подарков, грамот, адреса, всяческих поздравлений и речей. И все-таки женщины не сплоховали и купили свой подарок деду, не смешивая его никак с официальным. Они же принесли цветы в горшках и как могли украсили конференц-зал для юбилея.

Когда после работы деда Макара позвали, и посадили в президиум, он был смущен и чуть-чуть растерян. Сидя за широким столом рядом с начальством, он поглядывал то на ораторов, то на зрителей в первом ряду и все протирал скомканным и не очень чистым платочком свое пенсне.

О деде Макаре говорили как об одном из видных ученых, отдавшем свою жизнь изучению сибирских и северных рек и заслуженно в свое время получившем Государственную премию. Все бурно захлопали, потому что никогда и никто не слышал о дедовом лауреатстве.

Деду преподнесли адрес и подарки. От имени руководства конторы был вручен транзисторный приемник «Океан», а от женщин отдела — два комплекта постельного белья в розовый горошек. В отделе от Нельки уже знали, что у деда быт налажен недостаточно хорошо.

Когда потребовалось выступать, дед сперва отказывался и только повторял, что сердечно тронут и всех, всех благодарит за этот неожиданный и радостный праздник. Но вдруг разговорился и сказал, что начало познания Сибири было для него положено его дедом, ссыльным польским революционером, который мальцом привез его на Ангару перед самой первой мировой войной.

— Я тут ненароком вспомнил одну занятную историю, связанную как раз с этим дедом,— сказал дед Макар, и в зале зашептались, потому что знали, что он занимательный рассказчик и вообще человек неожиданный, остроумный.

Дед Макар посмотрел в зал и помолчал, видимо припоминая нечто действительно занятное, а все заинтригованно ждали. Начальство за столом президиума с любопытством уставилось на него.

— У нас в семье очень любили свежую рыбу, а Сибирь ею, как вы понимаете, была обильна. Так вот временами шла у нас не таймень, не хариус, а обыкновенная щука, как выражаются, сорная рыба. Мой дед самолично разделывал ее, отдавая гостям туловище, а себе всегда брал голову. Вот с этой самой головой он творил чудеса... Он тщательно ее обгладывал, а косточки — вы знаете, как их много в рыбьей голове,— складывал в десять кучек, подбирая их по признакам, одному ему понятным. И тут же, на столе, прямо на скатерти из этих десяти кучек дед на глазах изумленных гостей составлял десять картинок по Евангелию. Называл он их так: десять остановок Христа по пути на Голгофу. Картинки, я сам помню, были как живые, поразительно рельефные и потрясали всех присутствующих. А потом мой дед умер, и никто не помнит, как же надо составлять эти картинки...— Дед Макар сделал многозначительную паузу и добавил, хитро усмехнувшись: — Я не о Библии, как вы понимаете. Даже не о наших в жизни остановках, когда мы, все по отдельности, тащим каждый свой крест к своей Голгофе. Кстати, мой юбилей пусть будет одной из последних и прекрасных остановок на этом пути, потому что, как сказал другой не менее прекрасный старик, Шоу, песок в моих часах иссякает.