Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева

населения Штатов, подержавшая в руках это тело, да ещё над крышами Нью-Йорка с реющим во все небо американским флагом, будет у твоих ног. Вернее, у ног Антонии. Майклу О'Ралли придется раскошелиться, чтобы заполнить эфир своими старомодными ревю.

Виктория не стала спрашивать, о ком помянул Ингмар, это имя было ей совершенно неизвестно.

Рабочий план, намеченный Ингмаром, оказался на редкость точным. Уже к вечеру в приемном зале поместья, напоминавшем средневековую харчевню с грубыми деревянным столами для рыцарских пиршеств, с камином размером в деревенский дом и дубовыми массивными перекрытиями высокого потолка, собрались семеро мужчин. Викторию на тайное собрание не пригласили, и лишь на следующий день она узнала, что трое из побывавших здесь, вылетели в Нью-Йорк, а четверо готовы к натурным съемкам.

Ветер, мельницы, вихри мучной пыли, превращавшей её в мраморное изваяние, неуловимый, предельно сосредоточенный Шон, мощные софиты, выставивши тупые морды из амбаров и стогов, какие-то особые приборы, излучающие невидимый свет, загадочная арматура из черного металла, снабженная сетью тросов — все слилось для Виктории в поток чудесного сновидения, заполнившего эти дни. Снимали и ночью, кутая в перерывах озябшую «звезду» в меховые шкуры. Она ни о чем не спрашивала Шона, подчиняясь его командам беспрекословно, и прыгала от радости, когда, повинуясь распоряжению Мага, над крыльями мельницы взорвался огромный шар, а из него взвился в небо подгоняемый перепончатыми лопастями мельницы вихрь стодолларовых купюр. К обнаженному телу Виктории, опрыснутому каким-то составом и подвешенному в паутине стальных нитей, наэлектризованные купюры буквально примагничивались, так что через несколько минут Виктория покрылась второй кожей с бесчисленными портретами президента на зеленом фоне.

— Вот так, по-моему, должна выглядеть настоящая «Мисс Америка», для того, чтобы её возжелало многомиллионное население этого делового континента, — сказал Шон оператору. — Смонтируем со статуей Свободы.

— В тебе проснулся сатирик. Разве мы снимаем памфлет, Ингмар? — заметила Виктория.

— Мы вообще ничего не снимаем. Мы просто валяем дурака!

— Дурака, обезумевшего от любви к родине… Как не позавидовать американцам… — серьезно сказала Виктория.

— Ты, я вижу, не слишком гордишься своими краями?

— Отвращение, смешанное с жалостью, может, наверно, даже породить какой-то вид жертвенной, уродливой любви. Но вот гордость… Увы… Американцы написали на своем гербе: Мы верим в Бога. Даже если это не так, они сформулировали то, чем могли бы гордиться.

— В официальных документах всегда фиксируют вещи, в которых меньше всего уверены. И чем важнее документ, тем менее надежно его содержимое.

— А как выглядел бы девиз на твоем гербе?

— «Не верю ничему из того, что знаю». На самом деле это следовало бы понимать так: я не доверяю своим знаниям и слишком слаб для того, чтобы препоручить себя вере.

— Я бы назвала твой девиз формулой несчастья.

— Согласись, что разворачивать дискуссии о счастье женщине, столь прекрасной, как ты, было бы по меньшей мере пошло.

— Да к тому же и жестоко, если её оппонентом является столь обделенный достоинствами человек. — Виктория все чаще иронизировала над «вселенской тоской» Мага, казавшейся ей все более наигранной, по мере того, как в работе раскрывался прежний Шон — бурлящий энергией и задорной фантазией. Он даже не пытался парировать её выпады, смиренно уступая, как мудрый учитель неразумному дитя.

Через неделю, вернувшись к Жан-Полю, Виктория тщетно пыталась пересказать ему события этих дней.

— Ну, ты сам увидишь — в начале августа мы получим готовый материал.

— Виктория, я ревную. Еще в прошлом вашем фильме каждому олуху было видно, что этот Маг сотворил себе Мечту не для простого любования. Естественно, его можно понять, — горячился Жан-Поль, жалевший, что отпустил Тори одну.

— Увы, милый, талантливый Маг обделен одним очень важным даром даром любви… Хотя, кто знает, стал бы он волшебником, если бы умел влюбляться? Мне даже кажется, что Ингмар сознательно «ампутировал» в своей душе это чувство, решив, что расплатился им за другой Дар…

— В сущности, торг Мефистофеля с Фаустом свелся к тому же.

— И по всей вероятности, история Шона может иметь похожий финал. Виктория глубоко вздохнула, вспомнив последний разговор с магом.

Они стояли уже у машины Виктории, с трудом подбирая слова прощания.

— Ты сделал для меня очень много, спасибо, — сказала она.

— Ты для меня тоже. В эти дни я дышал полной грудью, прижав каблуком свою скуку.

— Мы увидимся еще, правда?

— Не думаю. — Он колебался и вдруг решился на что-то. — Пойдем, я покажу тебе мое будущее.

Виктория молча последовала за Ингмаром по темным подземным коридорам, потом поднималась по винтовой лестнице на вершину круглой башни, возвышавшейся над холмами. Наконец Ингмар сунул горящий факел, освещавший им путь, в ящик с песком и распахнул высокую дверь. Круглая комната с шестью узкими окнами-бойницами была совершенно пуста. Только в самом центре возвышалось нечто, задрапированное пыльной рогожей. Ингмар сдернул покрывало, открыв огромный, гладкий как стекло, черный овал. Он слегка отступил в сторону, давая возможность Виктории рассмотреть камень. Она заглянула в зеркальную гладь и покачнулась от внезапного головокружения. Холодная глубина дохнула колодезной сыростью, заманивая в бездонную пучину. Стены пошатнулись, уплывая, ватная слабость надломила колени. Ингмар подхватил её, едва не потерявшую сознание, и запахнул занавес.

— Это черное зеркало — провал во времени и пространстве. Коридор, в который я уйду, вслед за моей тоской.

…Он не стал провожать её до автомобиля, оставшись в своей театрально декорированной «лаборатории».

— Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким. Прощай. — Голос был вял и тускл. Куда делся тот одержимый, властный человек, ещё вчера дирижировавший сложным оркестром съемочной площадки?!

— Прощай. Я сообщу тебе о наших успехах.

— Не стоит. Мне с самого начала было известно все… Да, постой.

Виктория обернулась уже в дверях, Ингмар встал, подошел к ней и протянул руку. На раскрытой ладони лежал черный агатовый шар.

— Узнаешь? Я нашел его в том подвале, в Венеции, а ещё — белый шелковый хитон в вокзальной камере хранения, и это, — он достал откуда-то крестик и положил рядом с шаром.

— Ты обронила его в гондоле, когда прибыла в Венецию и глазела на плавучие дворцы… Еще я обнаружил в твоем номере гостиницы двух джентльменов, показавшихся мне несимпатичными. Я поспешил за тобой, но Дюваль опередил меня. Это надежный человек, тебе повезло… — Ингмар вложил в её руку шар и крестик, сжав ладонь обеими руками. — Держи крепче, Победа. Больше не теряй. Помни: некоторые предметы значат в нашей жизни не меньше, чем живые существа. Береги их, как бережешь друзей… Скоро к тебе явится ещё один, — лиловый, да, лиловый по вечерам. Вот это останется мне. По-моему, я заслужил, а?