А есть а - Айн Рэнд

Что я могу сделать! Я здесь не командую! – оборвал он ее.

Эдди Виллерс взглянул на нее с горечью смиренного изумления и подошел ближе.

Из радиоприемника слышались военные марши, передаваемые из другой студии, в помещении раздавались звуки нервных голосов, шум торопливых и бесцельных шагов, скрежет металлической аппаратуры, направляемой на сцену для съемки.

Настройте свои приемники, чтобы слышать доклад мистера Томпсона о глобальном кризисе! – по-военному рявкнул приемник, а между тем стрелка на циферблате показывала семь сорок пять.

Побыстрее, ребята, побыстрее! – покрикивал мистер Томпсон, а приемник взорвался еще одним маршем.

В семь пятьдесят Чик Моррисон, глава Комитета по агитации и пропаганде, который, казалось, отвечал и за передачу, закричал:

– Все в порядке, ребята, все в порядке, занимайте свои места! – Он махнул, как жезлом, свертком бумаги для записей в сторону залитого светом полукруга кресел.

Мистер Томпсон устремился к центральному креслу – словно спешил занять свободное место в вагоне метро.

Помощники Чика Моррисона направляли толпу к кругу света.

– Все вы сейчас – одна счастливая семья, – пояснил Чик Моррисон, – страна должна видеть нас большой, единой, счастливой… Что там такое?

Музыка в приемнике внезапно стихла, запнувшись о какую-то странную помеху как раз в середине музыкальной Фразы. Было семь часов пятьдесят одна минута. Чик Моррисон пожал плечами и продолжил:

– …счастливой семьей. Побыстрей, ребята. Вначале мистера Томпсона крупным планом.

Стрелка часов продолжала нарезать минуты, в то время как фотографы щелкали своими аппаратами лицо мистера Томпсона – кислое и неприветливое.

– Мистер Томпсон сядет между наукой и промышленностью! – провозгласил Чик Моррисон. – Доктор Стадлер – в левое кресло от мистера Томпсона. Мисс Таггарт, сюда, пожалуйста, справа от мистера Томпсона.

Доктор Стадлер повиновался. Дэгни не сдвинулась с места.

– Это не для прессы. Это для телезрителей, – объяснил ей Чик Моррисон, стараясь действовать убеждением.

Она сделала шаг вперед.

Я не приму участия в этой программе, – ровным голосом произнесла она, обращаясь к мистеру Томпсону.

Не примете? – без всяких эмоций спросил он с таким выражением лица, будто одна из цветочных ваз вдруг отказалась выполнять свои функции.

– Дэгни, ради Бога! – в панике закричал Джеймс Таггарт.

Но что с ней? – спросил мистер Томпсон.

Но, мисс Таггарт! Почему? – вскричал Чик Моррисон.

Вы все знаете почему, – обратилась она к окружающим. – Вам следовало бы получше это понять, прежде чем пытаться повторить.

Мисс Таггарт! – завопил Чик Моррисон, видя, что она уходит. – В чрезвычайное для нации вре…

В это время к мистеру Томпсону подбежал какой-то человек, и Дэгни, как и все остальные, остановилась – выражение лица этого человека повергло вдруг толпу в молчание. Это был главный инженер радиостанции, и было странно видеть его взгляд, в котором примитивнейший ужас боролся с остатками цивилизованного самообладания.

Мистер Томпсон, – сказал он, – мы… нам, возможно, придется отложить передачу.

Что!– вскричал мистер Томпсон.

Стрелка на циферблате установилась на семи пятидесяти восьми.

Мы пытаемся выявить их, мистер Томпсон, пытаемся понять, что это такое… но мы не можем уложиться в это время и…

О чем вы говорите? Что произошло?

Мы стараемся обнаружить…

Что произошло?

Я не знаю! Но… мы не можем начать трансляцию, мистер Томпсон.

На секунду все стихло, затем мистер Томпсон спросил неестественно низким голосом:

Ты что, спятил?

Должно быть. Мне бы хотелось, чтобы это было так. Станция вышла из строя. Я не могу заставить ее работать.

Техника отказала? – прервал его мистер Томпсон, вскакивая с места. – Отказала, черт возьми, в такое-то время? Так-то ты руководишь станцией…

Главный инженер медленно покачал головой – как делают взрослые, чтобы не испугать ребенка.

– Не только наша станция, – осторожно проговорил он. – Все до единой радиостанции страны, насколько нам удалось выяснить. А технические неполадки полностью отсутствуют. Оборудование в порядке, и об этом докладывают все, но… на волне семь пять один все радиостанции прекратили свою работу… И никто не может понять, в чем дело.

Но… – начал мистер Томпсон, запнулся, посмотрел вокруг себя и взвизгнул: – Не сегодня же! Вы не имели права допустить это сегодня, вы должны передать мое сообщение!

Мистер Томпсон, – медленно ответил главный инженер, – мы запросили электротехническую лабораторию ГИЕНа. Они… с таким никогда не сталкивались. Они говорят, что это может быть естественного происхождения. Что– то там в космосе, чего мы не знаем, только…

И что же?

– Только они так не думают. И мы тоже, кстати. Они говорят, что это похоже на радиоволны, только неизвестной им частоты, они никогда с такой не сталкивались.

Никто не откликнулся. Через мгновение главный инженер продолжил очень серьезным голосом:

Похоже, мощный поток заблокировал эфир, и мы не можем прорваться сквозь него, не можем его пробить… И более того, не можем обнаружить его источник, по крайней мере ни одним из наших обычных способов… Похоже, волны идут от передатчика, который… по сравнению с которым все имеющиеся у нас – детские игрушки!

Но это невозможно! – Этот крик прозвучал за спи ной мистера Томпсона, и все повернулись в направлении крика, испуганные странной нотой ужаса, явно различимой в нем; кричал доктор Стадлер. – Этого не может быть! Никто на свете не может сделать это!

Так сделайте же что-нибудь! – воскликнул мистер Томпсон, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Никто не шевельнулся, все молчали.

– Я не позволю этого! – продолжал мистер Томпсон. – И особенно сегодня! Я должен произнести эту речь! Сделай те что-нибудь! Решите же эту проблему наконец! Я приказываю вам – решите!

Главный инженер бесстрастно смотрел на него.

– Я всех уволю! Уволю всех электронщиков страны! Я прикажу судить всех специалистов за саботаж, дезертирство и измену! Вы слышите? Сделайте же что-нибудь. Черт бы вас всех подрал! Сделайте что-нибудь!

Главный инженер продолжал безучастно смотреть на него, как будто слова мистера Томпсона уже ничего не значили.

– Есть здесь кто-нибудь, кто подчиняется приказам? – кричал мистер Томпсон. – Неужели в стране не осталось ни одного мало-мальски толкового человека?

Стрелка часов достигла отметки восемь ноль-ноль.

– Леди и джентльмены, – прозвучал голос из радио приемника – четкий, спокойно-неумолимый мужской голос, совсем непохожий на те, что звучали в эфире уже много лет, – мистер Томпсон сегодня не будет говорить с вами. Его время истекло. С этого момента время принадлежит мне. Вы собирались выслушать сообщение о глобальном кризисе. Именно его вы сейчас и выслушаете.

Три человека одновременно ахнули, узнав этот голос, но в криках толпы никто уже не мог услышать их, потому что крики толпы были оглушительны. Один из негромких возгласов выражал торжество, другой ужас, третий изумление. Три человека узнали говорившего: Дэгни, доктор Стадлер и Эдди Виллерс. Никто не смотрел на Эдди Виллерса, но Дэгни и доктор Стадлер посмотрели друг на друга. Она увидела, что его лицо исказилось от нестерпимого страха, он понял, что она знает и что она смотрит на него так, будто этот спокойный голос ударил его по лицу.

– Вот уже двенадцать лет люди задают вопрос: «Кто такой Джон Галт?» Так вот – с вами говорит Джон Галт. Я человек, который любит себя и свою жизнь. Человек, который не жертвует своей любовью или своими ценностями. Человек, который отнял у вас жертвы и таким образом раз рушил ваш мир, и если вы хотите осознать, почему вы умираете, – вы, те, кто боится знаний, – я тот, кто вам сейчас это объяснит.

Из всех присутствующих сумел сдвинуться с места лишь главный инженер; он подбежал к стоящему в студии телевизору и начал лихорадочно крутить рычажки настройки, но экран оставался пустым: говоривший не пожелал, чтобы его видели. Только его голос наполнял эфир страны – всего мира, подумал главный инженер, и звучал так, будто он говорил совсем рядом, в этой комнате, и обращался не ко всем вместе, а к каждому в отдельности, голос его звучал не как на собрании – он звучал откровенно, обращаясь к сознанию каждого.

– Вы постоянно слышали, что наш век – век кризиса морали. Вы повторяли это, боясь и одновременно надеясь, что эти слова не имеют смысла. Вы кричали, что грехи человека разрушают мир. И проклинали человеческую природу за ее нежелание следовать тем добродетелям, которых вы от нее требовали. Так как добродетель, считали вы, складывается из жертв, вы требовали все больше жертв при каждом последующем несчастье. Во имя возвращения к морали вы пожертвовали всем тем злом, с которым, вы считали, нужно бороться. Вы пожертвовали справедливостью во имя милосердия. Вы пожертвовали независимостью во имя единства. Вы пожертвовали разумом во имя веры. Вы пожертвовали богатством во имя бедности. Вы пожертвовали самоуважением во имя самоотречения. Вы пожертвовали счастьем во имя долга.