Фрагменты - Дэн Уэллс

Мкеле мог только прошептать:

– Боже милостивый!

Глава тридцать седьмая

Сначала показались горы – огромные пики, вознесшиеся над равнинами Среднего Запада, как стена на краю мира, даже летом белая от снега. Вскоре они доехали и до окраин мегаполиса: до пригорода под названием Беннет, бледного от кислотных дождей, с улицами, покрытыми серно-желтыми пятнами, и бурыми растениями, сухими и ломкими. Мертвая равнина накатывалась на городок океаном пропитанной ядом травы; ни одна птица не сидела на опорах проводов. Города, к которым привыкла Кира, даже такие огромные, как Чикаго или Нью-Йорк, выглядели собранием надгробий среди заросшего кладбища – символы смерти, покрытые лианами и мхом, символами новой жизни. Денвер же выглядел мавзолеем: безжизненным и пустым.

Путники распределили поклажу между лошадьми, Кира вела Бобо, а Сэмм – Батрачку. Без Афы, закрепленного в седле, кобыла выглядела печально, заставив Киру задуматься, не начал ли рацион животных, состоявший из овощных консервов и овсянки быстрого приготовления – единственной незагрязненной пищи, которую можно было отыскать в отравленных пустошах, – сказываться на их здоровье. Если бы Афа погиб уже в Чикаго или они бы отослали его обратно, можно было бы отпустить лошадей, избавив их от ужасов путешествия, но выпускать животных теперь, посреди ядовитых равнин, было верхом жестокости – Кира и слышать об этом не хотела. Они потеряли Афу, но она была готова спасать его лошадь даже ценой собственной жизни.

«Только вот я знаю, что это не так, – думала она. – Если действительно дойдет до такого, я буду спасать себя». От этих мыслей Кира мучилась чувством вины, так что ее даже подташнивало, и она изо всех сил старалась переключиться на что-нибудь другое.

Мегаполис, который они пересекали, был чуть ли не крупнее Чикаго. Городок Беннетт тянулся на запад до городка Нивена, тот – до Лоуренса, потом шли Уоткинс и Уоткинс-Фарм, все дальше и дальше, бесконечным морем домов, магазинов, парковок. Ветер, воя от одиночества, шуршал ломкими листьями, смешивая их с кучами битого стекла, громоздившимися в водосточных канавах и у стен обваливающихся домов. Герои отъезжала далеко вперед, разведывая путь больше по привычке, чем по необходимости, и возвращалась назад через равные промежутки времени, докладывая сперва, что они подходят к одному аэропорту, потом к другому, потом к полю для гольфа. Докладывать, собственно, было не о чем: что она могла увидеть, кроме отбеленных костей и разъеденных кислотой металлических остовов миллионов людей и зданий, уничтоженных Эпидемией?

Найдя новую карту на развалившейся заправке, Сэмм разложил ее на капоте пустой машины. Дороги извивались по бумаге, словно нервы.

– Судя по Афиным записям, – объявила Кира, – здание «ПараДжена» здесь, у подножия гор. – Она ткнула в западную часть мегаполиса, называемую Арвадой, и прочитала название на карте: – Мемориальный заповедник «Скалистая равнина»[16]. Зачем им потребовалось строить промышленный объект в заповеднике?

Сэмм отметил их нынешнее положение и прикинул расстояние.

– До него сорок миль. Насколько же велик этот город?

– Сорок миль в поперечнике, – объявила Герои. – И нам придется пройти из конца в конец. А с севера на юг он в два раза шире, так что скажите спасибо, что мы пришли оттуда, откуда пришли.

Кира посмотрела на солнце.

– Уже… три часа? Полчетвертого? Мы не пройдем сорок миль до ночи.

– И до завтрашней ночи, если только у лошадей не возьмутся новые силы, – подтвердила Герои. – Говорю тебе, бросаем их и двигаем сами.

– Мы не бросим их, – заявила Кира.

– Чувство вины не вернет Афу, – заметила Герои.

– А бесчувственность не сократит путь ни на метр, – отозвался Сэмм, складывая карту. – Ладно, пошли.

Кира испытывала робкую надежду, что в городе с загрязнением будет полегче: благодаря защите гор и небоскребов или в силу каких-нибудь причуд погоды, но в действительности Денвер оказался еще опаснее, чем прерии перед ним. Кислотные стоки скапливались в ямах и понижениях на дорогах, где дренажные решетки забивались мусором и глиной, образуя озера едкой жижи. Кузова грузовиков, открытые всем погодным явлениям, становились миниатюрными соляными чанами, выбрасывавшими в воздух ядовитые частицы, пока содержимое не высыхало до кристаллической массы, которую поднимал ветер и швырял в глаза и глотки путешественников. Они обертывали лица тряпками и глядели на мир сквозь плотно прищуренные веки, постоянно высматривая опасность. Некоторые из химикатов, наводнявших город, были огнеопасными, и по пути им то и дело попадались тлеющие пожары, иногда вспыхивавшие на жаре с новой силой, пополняя запас отравляющих веществ в воздухе нескончаемыми струйками газа и облачками пепла.

Место, где они заночевали, когда-то, очевидно, было пятизвездочной гостиницей; дорогой ковер в фойе обесцветился по краям и покрылся принесенной ветром пылью. Они завели лошадей в широкие двойные двери и разбили лагерь в бывшем роскошном ресторане, перекрывая проход за собой, чтобы по возможности не пускать внутрь ядовитый ветер. Сэмм соорудил лошадям загон из массивных старинных столов, а в качестве фуража им досталась консервированная начинка для яблочного пирога, найденная на кухне. Кира ела консервированного тунца, запивая консервированным говяжьим бульоном, чтобы отбить запах, и мечтала никогда больше не видеть ни единой банки с тунцом. Выставлять часовых они даже не подумали: просто легли вповалку на ворсистом ковре, не расстилая спальных мешков.

Проснувшись следующим утром, Кира обнаружила, что Герои уже ушла, наверное, на разведку, если только не решила бросить их окончательно. После ссоры они особенно не разговаривали, и, хотя Герои, казалось, смирилась с их решением идти в Денвер, это была не та, привычная им, Герои.

Сэмм перебирал коробки, стоявшие у стены кухни, в поисках чего-то пригодного.

– Большая часть консервов испортилась, – объявил он, кидая Кире вздутую банку томатной пасты. – Гостиницы – вообще дрянь дело: они закупали слишком много свежей еды, а консервы, если и есть, то в огромных банках.

Кира кивнула в сторону пятигаллонной канистры томатного соуса на столе за спиной парня.

– Ты что, собрался тащить это все тридцать миль?

– Хочешь верь, хочешь – нет. – Оторвавшись от работы, он повернулся к ней. – Я сожалею по поводу Афы.

– Я тоже.

– Я имею в виду: мне жаль, что я был таким… надменным. Поначалу.

– Ты никогда не был надменным.

– Значит, заносчивым, – отмахнулся Сэмм. – В обществе партиалов все строго расписано: мы всегда знали, кому подчиняемся, а кто подчиняется нам, кто выше, а кто ниже нас по рангу. Я не относился к нему как к равному, потому что… думаю, я просто не очень привык к этому понятию.