Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

И днём позже:

«Мы видели перевёрнутый мираж: шагавшая впереди нас партия отражалась чуть выше в небе вверх ногами».

В последующие три дня мы делали положенные 13 миль, чаще всего даже не прилагая для этого чрезмерных усилий.

Только вот бедняга Джию был совсем плох и останавливался каждые несколько сот ярдов. Партия, шедшая с этими клячами, сильно смахивала на похоронную процессию, и её участникам Аткинсону, Райту и Кэохэйну приходилось труднее, чем большинству из нас; только бесконечным терпением и заботливостью они могли сподвигнуть бедных лошадок продолжать путь. Кстати, на марше их носы обрастали сосульками, и Чайнамен пользовался ветрозащитной курткой Райта как носовым платком. Утром 21 ноября во время последнего перехода мы заметили впереди большой гурий; около него находилась вся моторная партия в составе лейтенанта Эванса, Дэя, Лэшли и Хупера. Близ гурия, поставленного на широте 80°32′ и названного нами горой Хупер, мы оставили Верхний барьерный склад. В него заложили три высотных набора провианта, а также на всякий случай два ящика галет и два ящика керосина, иными словами, три недельных рациона для трёх партий, которым предстояло подниматься на ледник Бирдмора. По плану, на этих рационах они должны были вернуться с 80°32′, ю. ш. на склад Одной тонны. А пока мы все — шестнадцать человек с палатками и тринадцатью санями, десять пони и двадцать три собаки — переночевали тремя милями дальше.

Моторная партия, тащившая сани за собой, пришла шесть дней назад, и наше непредвиденно долгое отсутствие уже беспокоило людей. Они были голодны, очень голодны, сообщили они нам; Дэй, и всегда-то худой и длинный, походил на привидение. Несколько оставшихся в нашей палатке от ужина галет они приняли с благодарностью. А нам, управлявшим собаками или лошадьми, пока что вполне хватало барьерного рациона.

Мы шли уже три недели, проделали за это время 192 мили и очень хорошо представляли себе, на что способны пони.

Эти клячи с честью выдержали испытание:

«Мы надеемся, что Джию хватит ещё на три дня; после этого его в любом случае прикончат и скормят собакам. Забавно, что Мирз ждёт не дождётся возможности досыта накормить своих животных. Он этого ждал со дня на день. С другой стороны, Аткинсон и Отс одержимы идеей довести беднягу дальше того места, где Шеклтон убил свою первую лошадь. Вести о Чайнамене очень благоприятны. Теперь как будто есть надежда, что лошади в самом деле исполнят то, что от них ожидается»[194].

С начала и до конца самым сильным из наших пони был спасённый со льдины Нобби, и вёз он на 50 фунтов больше, чем другие лошади. Это красивое спокойное животное явно по ошибке считалось пони. Да и не только он — ещё несколько наших лошадей были слишком крупны для этой породы.

Кристофер, конечно, похудел больше остальных, но в общем все потеряли много веса, хотя овса и жмыха получали вдоволь. Боуэрс писал о своём пони:

«Мой подопечный, Виктор, привык ходить впереди, как его напарник в прошлом сезоне. Он не знает усталости, послушен, как овечка. Даже не верится, что какой-нибудь месяц назад я так мучился с упрямцем, ведь запрягать Виктора приходилось вчетвером, а двое изо всех сил удерживали его, чтобы он, уже в упряжи, не умчался прочь. Ещё в начале похода он был почти неуправляем и при первой возможности бросался вскачь просто по живости характера. Но за три недели однообразие Барьера несколько охладило его пыл, и сейчас я люблю его больше, чем когда-либо. Как все остальные пони, он утратил округлость форм, сейчас он длинноногий, угловатый, уродливый, какими бывают лошади, но я его ни на кого не променял бы».

Кормили лошадей на привалах во время ленча и ужина их погонщики, а на ночлегах, за четыре часа до выхода, Отс и Боуэрс. Некоторые усвоили вредную привычку сбрасывать с морды торбу, одни — как только её надевали, другие же — при попытках добраться до корма на дне мешка. Пришлось привязывать торбы к стойлам.

«Виктор,»

— замечает Боуэрс,

— «вчера схватил зубами привязь и сжевал её. И вовсе не от голода — даже сейчас он не доедает свою порцию до конца».

По первоначальному замыслу предполагалось, что Дэй и Хупер с широты 80°30′ повёрнут назад, но сейчас их четвёрку оставили ещё на несколько дней — пусть с легко нагружёнными санями идут впереди и прокладывают путь для остальных.

Погода улучшилась, часто светило солнце, после склада Одной тонны мне запомнился только один день с температурой ниже -20° [-29 °C]. Случалось, конечно, что на каких-то переходах пони вязли, но мы их отнюдь не перетруждали и кормили без всяких ограничений. Мы знали, что впереди самое тяжкое испытание, но и представить себе не могли, до какой же степени тяжкое. После устройства Северного барьерного склада почти у всех пони осталось меньше чем по 500 фунтов груза, и мы надеялись относительно легко достигнуть ледника. Ведь всё зависело от погоды, а погода как раз установилась прекрасная, и пони всё время шли плечом к плечу. Правда, клячу из кляч Джию отвели по следу назад и вечером 24 ноября пристрелили, но ведь и он прошёл на 15 миль дальше того места, где была убита первая лошадь Шеклтона. А если вспомнить, что мы сомневались, следует ли Джию вообще участвовать в походе, то нельзя не признать, что Аткинсон и Отс проявили чудеса искусства обращения с лошадьми; впрочем, главная заслуга всё же принадлежит самому Джию, который исключительно благодаря высокой стойкости духа сумел протащить своё бедное тело так далеко.

«Хороший уход и сытное питание в течение целого года, три недели работы при добром обращении, умеренная нагрузка и достаточный корм, а в завершение — безболезненный конец. Если кто назовёт это жестокостью, то я с ним не соглашусь, или же я не понимаю, что такое жестокость»,

— записал Боуэрс в дневнике.

И далее:

«Отражение полуночного солнца от снега обжигает мне лицо и губы. Перед сном я мажу их ореховым маслом — помогает. Светозащитные очки полностью предохраняют от повторных приступов снежной слепоты. Капитан Скотт уверяет, что сквозь них мне всё видится в розовом свете.»

Утром{117} мы распрощались с Дэем и Хупером, они, повернувшись к северу, зашагали по направлению к дому[195]. Кстати сказать, ходить по Барьеру вдвоём не слишком-то приятно.

Дэй, безусловно, сделал всё, что мог, для того чтобы моторы работали, и они помогли нам преодолеть в начале путешествия самые неблагоприятные участки. Этой ночью Скотт записал:

«Ещё несколько переходов, и мы можем быть уверены, что достигнем своей цели».

26 ноября на широте 81°35′ во время остановки на ленч мы заложили Средний барьерный склад, как и на горе Хупер, в нём находился недельный запас провианта для всех возвращающихся партий; таким образом, наш груз уменьшился ещё на 200 фунтов. Шли в этот день очень тяжело.

«Обычно скучновато идти по необозримой снежной равнине, когда небо и поверхность снега сливаются в один саван мёртвой белизны, но отрадно находиться в такой прекрасной компании, и всё идёт гладко и хорошо»[196].

Сомнений не было — наши животные сильно утомились, а

«когда животное устаёт, устаёт и сопровождающий его человек, поэтому в конце дневного перехода мы все не особенно веселы, хотя всё время спим вволю»[197].

Следующий день (28 ноября) был не лучше:

«Выступили при ужаснейшей погоде. Снег стоит перед нами стеной, падает, крутит; дует сильный южный ветер»[198].

Запись в дневнике Боуэрса:

«Почти целый градус широты миновали без единого погожего дня; всё время тучи, туман, снег и ветер с юга».

Попадались, естественно, сложные участки, мы их старались обходить, хотя понимали, что проследить на обратном пути эти зигзагообразные маршруты и отыскать склады будет нелегко. Вот описание типичного походного утра из дневника Боуэрса:

«Первые четыре мили после выхода из лагеря были для меня сущей мукой: Виктор, то ли из-за лени, то ли из-за нежелания бороться с ветром, плёлся еле-еле, точно похоронная кляча. Мгла такая, что без очков не обойтись, но и с очками беда: только протрёшь и наденешь, как их тут же снова залепляет снег. Я сильно отстал от всей кавалькады, временами с трудом различал её сквозь падающий снег и меня, словно кошмар, преследовал страх, что Виктор первым из пони выйдет из строя. Правда, я всегда выходил позднее остальных, но после первой четверти мили догонял их. Сейчас, однако, я пришёл к четырёхмильному столбу последним и был раздражён до крайности, но не сказал ни слова, так как увидел, что не я один в таком состоянии, что погода и всё прочее навели уныние на всех. Но тут Виктора словно подменили. Он бодро рванул вперёд, занял своё обычное место и пошёл быстрой для такой поверхности ровной поступью. Каждый его шаг радовал и успокаивал меня. Во второй половине для он шёл не хуже, а под конец, когда я снял с него сбрую, принялся кататься по снегу — впервые за последние десять-двенадцать дней. Уж, конечно, не от переутомления».