Пляска смерти - Лорел Гамильтон

Я все смотрела на Жан-Клода.

— Ты нам не веришь? — спросил он.

— Не то чтобы… — Я попыталась вложить это в слова: — Как ты можешь быть вот так близко к нему и отказать?

— Спасибо за такие слова, — сказал Ашер.

— А что бы сделала ты, ma petite, увидев нас в объятиях друг друга?

— Я… не знаю. Наверное, зависит от того, что ты понимаешь под «объятиями».

— Секс, ma petite. Секс.

Я открыла рот, закрыла, не зная, что сказать.

— Не знаю.

— Я знаю. Тебя смело бы прочь. Ты бы оставила мою постель, разрушила бы нашу силу, наш триумвират. Ты бы могла сбежать к нашему столь консервативному Ричарду или бы бросила нас обоих. Ты была бы так шокирована, так не готова принять подобные вещи.

— Может быть, но я же не психовала насчет тебя с Огюстином.

— Там ты участвовала. Мы делили его с тобой. Если бы ты увидела нас только вдвоем, восприняла бы по-другому.

— Ну, во-первых, он нам чужой…

— Погоди, — перебил Ашер. — Ты хочешь сказать, что готова делить со мной Жан-Клода?

— Мы и так все друг другом делимся.

Он покачал головой:

— Мы делим тебя, Анита, а друг друга едва ли касаемся.

— Не надо об этом сегодня, Ашер. Я тебя прошу и как твой друг, и как твой мастер. Когда наши гости уедут, вернемся к этому обсуждению.

— Даешь слово? — спросил Ашер.

— Даю слово.

Я кивнула.

— Когда не будем сидеть по самую задницу в аллигаторах и когда у меня будет несколько дней переварить эту новость.

— Для тебя это новость — что я хочу быть его любовником? — спросил Ашер.

Я покачала головой:

— Честно говоря, я думала, что вы у меня за спиной как кролики. Знаешь, страусиная политика: «не спрашивай — не скажут». Мне и в голову не приходило, что все ваши прикосновения — только при мне.

— Я думал, что ты в этом увидишь с нашей стороны нечестность, — сказал Жан-Клод.

— С другой женщиной — да, но у меня аппаратура не та. В смысле, что если мужики с тобой такое будут делать, то у меня просто нужных частей нет. Но я думала, что делю тебя не с какими-то мужиками, а с Ашером. Это же не просто первый попавшийся хмырь с улицы.

— Ты хочешь сказать, что для Ашера ты делаешь исключение из правил?

— Я даже не знаю, есть ли у меня правила, но я не хочу делить тебя ни с кем, не больше, чем ты хочешь меня с кем-нибудь делить. Но я предполагала, что вы с Ашером любовники — в мое отсутствие.

Наконец-то вот она, правда.

— И почему ты так думала?

Я показала на Ашера:

— Посмотри на него. Посмотри, как он на тебя смотрит.

Ашер засмеялся:

— Ты хочешь сказать, я так прекрасен, что мне никто не может отказать?

— Именно так, — кивнула я.

Лицо его смягчилось, он встал рядом со мной.

— Анита, ты возвращаешь молодость моему сердцу.

Я взяла его за руку:

— А ты иногда заставляешь меня чувствовать себя просто младенцем.

— Pourquoi?

— Потому что я могу взять в постель вас обоих, но предполагала, что вы любите друг друга у меня за спиной, чтобы пощадить мои чувства. Это мне казалось аккуратным и чистым решением. Мне не надо было разбираться в своих чувствах насчет того, что вы пара, зато каждый получал, что ему нужно. А оказалось, что Жан-Клод вел себя очень, очень хорошо, а ты чувствовал себя заброшенным.

— Отвергнутым, — поправил он, мрачно глядя на Жан-Клода.

Я взяла его за лицо, повернула к себе.

— Это была моя вина, а не его. Он прав, Ашер. Ты меня знаешь. Я могу не замечать слона в гостиной, пока не вляпаюсь в навоз по самые уши, но если заставить меня посмотреть на это, пока до ушей еще не дошло, я могу это плохо принять. Если бы я застала вас вдвоем, я бы сделала из этого повод сбежать ко всем чертям. Жан-Клод в этом прав.

— А теперь? — спросил он.

— Не знаю. И это действительно правда. Пока я не видела, как Жан-Клод целует Огги, пока не участвовала в этом, я бы точно сказала «нет». Не просто «нет», а «нет, черт побери!». — Я опустила глаза — не зная, от смущения, от недовольства или просто мне так свойственно. — Но я хочу, чтобы счастливы были все, кого я люблю. Это я знаю. Я хочу, чтобы все мы были счастливы и перестали убегать. — Рукой я коснулась своего живота, столь красивого и плоского от упражнений. — Перестали притворяться, что мы какие-то не такие, как есть на самом деле. — Я взглянула на него. — Никто не спросил, каковы твои чувства насчет ребенка. В смысле, у тебя те же шансы, что у Жан-Клода. В смысле, шансы быть отцом.

Он улыбнулся:

— Я — эгоист и сволочь. Проснулся пьяный от силы и забыл, что с тобой творилось эти несколько часов. Прости.

Я покачала головой:

— Я игнорировала эту проблему куда дольше.

— Я в постели двоих, которых я люблю, и проблемы в этом нет. Мне повезло больше, и я счастливее, чем мог даже мечтать.

— Но…

Он положил пальцы мне на губы:

— Тише. Ты хочешь спросить, каковы мои чувства насчет твоей беременности. Ну какие они могут быть, кроме счастья, что будет в нашей жизни маленькая ты или маленький Жан-Клод? Джулианна сожалела, что не подарила мне ребенка.

Впервые он назвал ее имя без этой болезненной печали.

Я поцеловала его пальцы и отодвинула руку, чтобы сказать:

— Ты этой беременностью счастлив?

— Не счастлив и не несчастлив, но я очень счастлив сейчас быть рядом с тобой. Я горд, что могу назвать себя твоим любовником. Ты воистину хочешь, чтобы мы все были счастливы, Анита. И ты понятия не имеешь, насколько это редко для двоих быть в таких отношениях, когда по-настоящему хотят счастья друг другу, но ты жонглируешь многими сердцами и желаешь счастья для всех. Редчайший случай — такое желание.

— Как же можно любить кого-то и не желать ему счастья?

Он улыбнулся мне, волосы упали назад. Улыбался он так широко, что клыки показывал, а это с ним редко бывало. Улыбка столь широкая растянула на нем шрамы, заставила его вспомнить, какая у него тугая кожа, — но не улыбался он из-за действия его улыбки на других, из-за их восприятия. Я помнила эту улыбку по тем векам, когда еще не была рождена. Эта улыбка была у него до того, как погибла Джулианна, до того, как избороздили его святой водой в попытке изгнать дьявола. Я улыбнулась ему в ответ, потому что у меня стало легче на сердце при виде этой улыбки. И я почти была уверена, что это облегчение — не мое, а Жан-Клода, но ощущалось оно как свое.

Ашер обнял меня, прижался лицом к животу и застыл неподвижно, будто слушая. Я погладила его по волосам — всегда неожиданное ощущение, потому что они у него были мягкие и пышные, не такие мягкие, как у Жан-Клода, а такие, как у меня. Ведь не могут же быть такими мягкими волосы, похожие на золотую пряжу?