Корона, Огонь и Медные Крылья - Максим Далин

— Ты что, их за меня просил? — спросил я. Меня изрядно мучил этот вопрос. — Язычников, да?

Доминик кивнул.

— Но почему?

— Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, — сказал он устало. — Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя… помнишь, когда выпускал голубей… но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам.

— Почему Ветер мне поверил? — спросил я. — И клятв не потребовал… как ты думаешь?

— Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, — Доминик пожал плечами и съежился под промокшим плащом — тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того, ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого ученого парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжелой работы, из библиотеки или скриптория — ради чего, прах побери?! — Знаешь, — сказал Доминик вдруг, — было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник…

— Здорово было бы поговорить с тобой, — сказал я. — В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик.

И тут он так мило улыбнулся… Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонек… Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже, чем любой мой барон — а может, и получше моих баронов!

— Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, — сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил — и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам.

Даже подумал, что, пожалуй, еще не все потеряно.

Я проспала очень недолго. Во сне мне все мерещились какие-то мрачные теснины, я то и дело просыпалась — а когда за дверью начали бегать туда-сюда, проснулась совсем.

День выдался пасмурный и серый, дождь лил, как зимой, и в моих покоях стоял резкий запах летнего холода. Нам не принесли завтрак; Сейад заварила ти, а Шуарле пошел за едой. Пропадал он долго, вернулся с парой лепешек, кусочком сыра и винными ягодами и уселся рядом со мной, так ни к чему и не притронувшись. Его хмурый вид и молчание мне совсем не понравились.

— Небогато для дворцовой трапезы, — рассмеялась я, решив осторожно выведать, в чем дело. — У нас в горах случалось завтракать и роскошнее.

— В кухне на темной стороне пусто, — сказал Шуарле. — Здешняя челядь занята… государыню готовят к похоронам.

Мне показалось, что его передернуло при этих словах.

— Свиту Бальшь удушили или собираются замуровать в ее склепе живьем? — спросила Раадрашь с каким-то непонятным выражением, в котором ужас и злость сплелись с жестоким любопытством.

— Хей, Раадрашь! — воскликнула Сейад. — Молчи!

— А что тут такого? — тут же вставила Далхаэшь. — Рабов убили вслед за госпожой — так что ж? Убивают и почище их! Цариц ведь тоже удушили, правда? Чтобы похоронить с государем?

— Я думала, Бальшь — вечная, — сказала Раадрашь с мрачной иронией. — И ее бедные бесхвостые псы тоже так думали, оттого заносились перед рабами помоложе…

— Цариц не стали бы убивать, если бы Бальшь не отравила Нти-Ксишь, — сказал Шуарле тихо. — Этот обычай здесь умеют обходить, так мне сказал Хи. Просто принц Лаа-Гра решил, что не годится ему одному оплакивать мать. И еще Хи сказал, что свита Бальшь участвовала в слишком тайных и грязных делах — поэтому Бальшь сама завещала удушить своих доверенных слуг.

— Поделом же им! — снова вставила Далхаэшь. — Вот еще бы удушили солдат, которые резали наших…

У меня посерело в глазах.

— Эй-я, замолчите, вы! — прикрикнула Сейад. — Лилес сейчас худо станет, оглашенные вы!

Шуарле тут же протянул мне чашку с ти. Я обняла его; тепло Шуарле и близость Эда несколько успокаивали меня — но как бы я хотела, чтобы со мной был Тхарайя! Без него во Дворце, пропитанном кровью и ядом насквозь, мне было нестерпимо жутко.

Если бы Тхарайя был царем, подумала я, он придумал бы способ как-нибудь запретить эти кошмарные традиции. Он — мастер нарушения обычаев. Ох, если бы…

Пожилой грузный кастрат с жестким лицом по-кошачьи поскребся в дверь и вошел, "взяв прах от моих ног". Наряженный в черный бархат и красные галуны, тяжелый и мрачный, как старый мерин, запряженный в катафалк — я не видала его раньше, он не напоминал молодых и жеманных слуг государыни. Вероятно, этот человек не был доверенным слугой Бальшь, подумала я, и тут же меня поразила другая мысль — а не этому ли человеку Бальшь доверила проследить за исполнением завещания?

Меня зазнобило. Я укуталась в шаль из невесомого козьего пуха и спросила кастрата, что ему угодно.

— Госпожа, — отвечал он, — принц Нур-Тийе желает побеседовать с тобой. Ты можешь принять его в Зале Посещений?

— О чем со мной разговаривать принцу, которого не знаю я и который не знает меня? — удивилась я. — Тем более, сейчас, когда у всех во дворце столько важнейших и прискорбнейших дел! Я не могу этого понять.

— Это важно для тебя, — сказал кастрат. — Но принц Нур-Тийе желает говорить с тобой наедине.

— Я не говорю наедине с незнакомыми мужчинами, — попыталась возразить я, но кастрат тут же поправил:

— Ты говоришь не о незнакомце, а о родственнике!

Я переглянулась с Шуарле; он чуть пожал плечами. Я посмотрела на Раадрашь — она тут же ответила:

— Если не пойдешь — не узнаешь то, что могла бы узнать.

Мне показалось, что это прозвучало вполне резонно.

Я повязала голову платком из тяжелого нугирэкского шелка темно-медового цвета и укуталась в дорожный плащ, скрывавший тело надежно, как крепостная стена. Мне очень хотелось, чтобы меня сопровождал Шуарле, но пожилой кастрат посмотрел на моего друга скептически и заявил, что проводит меня сам. Если бы меня действительно провожал он один, я отказалась бы от визита.

Слава Господу, не только он. Я не знала, кто из близнецов дышит мне в спину январским холодом — не умела их различать — но совершенно точно чувствовала, что один из них пошел за мной, а второй остался охранять Эда. Присутствие невидимого стража придавало мне уверенности в себе.

В Зал Посещений я вошла почти спокойно.

Нур-Тийе благодушно улыбнулся, увидев меня. Вообще-то, он казался мне самым приятным из старших принцев; его иссеченное саблями лицо выглядело открытым и спокойным. Эта мина располагала меня к беседе, особенно после безумных усмешечек Лаа-Гра — я только никак не могла взять в толк, что этому серьезному господину может понадобиться от меня.

Я поклонилась. Нур-Тийе сидел на подушках — и я уселась, подобрав полы плаща, поодаль от него.