Предательство. Последние дни 2011 года - Сергей Царев

На Владимира Михайловича американцы вышли через Станислава Ивановича, сотрудника крупного информационного агентства, который несколько раз встречался с Владимиром Михайловичем на научных семинарах. Потом были встречи, связанные с журналистикой, — Владимир Михайлович писал статьи и пытался их публиковать в газетах, а Станислав Иванович старался ему помочь с публикациями. На встрече в модном недавно открытом пивном баре «Жигули» на Калининском проспекте, где мужчины отмечали публикацию статьи Владимира Михайловича, Станислав Иванович случайно встретил знакомого американского журналиста, который готовил материал о науке в СССР. Эта встреча имела продолжения, и однажды американец, не делая особого акцента, спросил:

— Владимир, не хотел бы ты поехать в США и посмотреть, как там работают ученые, узнать о новых научных направлениях? Сравнить, как говорят, две противоположные системы?

Потом последовало приглашение из некого общественного фонда, встреча в аэропорту с Майклом Уитни, который не терял из виду Владимира Михайловича ни на минуту. Была еще коллега Майкла, смазливая Ребека, которая эпизодически появлялась в барах.

Збигнев Бжезинский, худощавый мужчина с несколько вытянутым лицом, зачесанными назад волосами, говорил уверено, четко следуя главной идее, — тоталитаризм в СССР необходимо уничтожить, а СССР развалить. Поляк по рождению, он был ярым американским ястребом, ненавидящим СССР. Многие поляки воспитываются в духе ненависти к русским, такая практика имеет многовековую историю. Парадокс биографии Бжезинского заключается в том, что он родился в СССР в польском консульстве в городе Харькове, где работали его родители. Чтобы не осложнять мальчику жизнь, местом рождения была указана Польша.

Майкл Уитни не подозревал, что его опекаемый прекрасно осведомлен о взглядах докладчика, знал, что двадцать лет назад Збигнев Бжезинский работал в Колумбийском университете. Владимир Михайлович знал, что Бжезинский являлся активным сторонником секретной программы ЦРУ по вовлечению СССР в дорогостоящую войну в Афганистане, которая должна была подорвать экономические возможности в холодной войне СССР с Западом. Сергей Георгиевич внимательно слушал доклад, отметив для себя одну особенность: Бжезинский считает США мировым гегемоном и отрицает возможность обретения подобной роли другими государствами в обозримом будущем.

Лекция закончилась. Студенты стоя аплодировали мэтру американской политики, аплодировал и Владимир Михайлович, что было приятно Майклу Уитни, который одобрительно кивал.

Выходя из аудитории, Владимир Михайлович испытал облегчение. В целом злобная речь эмигранта, местами, возможно, справедливая, вызвала раздражение, которое надо было скрывать, что вполне удавалось молодому сотруднику спецслужбы СССР.

— Мне попалась информация, что в Twitter Джон Маккейн в своем микроблоге обратился к Путину и предупредил о катастрофических последствиях, если Путин выдвинет свою кандидатуру на пост президента России. Вы, очевидно, читали? — поинтересовался Сергей Георгиевич.

— Я в курсе. Много страшных предсказаний он выдал. Кстати, Сергей Георгиевич, повторюсь, у меня в памяти отложилось, что Вы точно предсказываете события.

— А я повторюсь, что не стал бы столь категорично утверждать, — с нотой сомнения сказал Сергей Георгиевич.

— Но все, что Вы в прошлом году предсказали, сбылось. Итак, что скажете о страшилках сенатора Маккейна?

Сергей Георгиевич, удивленный столь необычной просьбой Владимира Михайловича, не сразу ответил. А когда стал говорить, слова словно приобрели необычную тяжесть, звучали медленно и с паузами:

— Не могу сказать, как победит Путин — в первом туре или во втором. Но цветной революции не будет, не будет и бунта.

— А что будет?

Владимир Михайлович видел, как болезненно изменилось лицо Сергея Георгиевича, что-то укоризненное мелькнуло в глазах.

— Что будет? — медленно переспросил Сергей Георгиевич. — Будет большая обида, разочарование и удаление. Удаление власти от народа, народа от власти.

— Удаление элиты от народа?

— Нет, — резко ответил Сергей Георгиевич, — не может удаляться то, что не существует. Есть власть, есть те, кто определяет эту власть, но нет элиты.

— Как это получается? — удивился Владимир Михайлович.

— У нас есть люди, которые тешут себя мыслью, что они представляют элиту. Но они не проходят тест на вхождение в элиту, они самозванцы.

— А какой тест?

— Простой. Жить для России, все делать для России и народа и быть честным. Так всегда на Руси определялось понимание элиты. Другое дело, в какой степени она соответствовала этому определению. А элиты сегодня нет, существует верхушка пирамиды власти и богатства. Можно употреблять любой другой термин, только не «элита».

— Может быть, они удовлетворяют более упрощенному определению? — попытался получить пояснение Владимир Михайлович.

— Можно и упрощенно: на первом месте Россия, на втором месте Россия и народ, на третьем — народ. Только потом свои интересы. А наша элита ставит свои интересы и на первое, и на второе место, редко кто из них ставит собственные интересы не на первое место, но точно на второе.

— Все просто и очень сложно. Есть вопросы к тому, что озвучили, — медленно сказал Владимир Михайлович. — Но это потом и не сейчас.

После этих слов разговор прекратился. Сергей Георгиевич понимал, что своими словами он поставил Владимира Михайловича в несколько неудобное положение. Дискуссия об элите в данный момент не соответствовала задаче и цели встречи. Поэтому Сергей Георгиевич воспользовался паузой и вернул разговор к первоначальной теме:

— Так чем пугал сенатор?

Владимир Михайлович улыбнулся, довольный тем, что отпала необходимость дискутировать.

— Сенатор провел параллели между ситуацией в России и «арабской весной», охватившей Северную Африку и Ближний Восток. В конце октября в интервью Би-би-си сенатор сказал, что после победы ливийской оппозиции и гибели Муаммара Каддафи диктаторы во всем мире, в том числе и в России, должны начать нервничать. Ранее Маккейн говорил, что действия ливийской оппозиции — пример для России.

— Как развалить страну? И что стало с Ливией? Мягко скажем, хамская речь, или речь больного человека. Говорят, что он был дважды контужен?

— Во время вьетнамской войны он был летчиком, его сбили над Ханоем, и он долго был в плену. Он типичный представитель американской элиты, которая, по вашему определению, полностью оторвана от американского народа. Для этой элиты главное — США, остальные страны — вассалы, только собственные интересы. С этой точки зрения все его высказывания — это их желания, видение развитий событий. И Путин, который не берет под козырек, когда они озвучивают свое видение проблемы, их раздражает. И это раздражение будет усиливаться на фоне того, что США сознают, что у них уже не те силы и мир меняется. Все меньше страха перед ней, все больше стран позволяют себе дерзить.

— Оставим сегодня сенатора в покое, — неожиданно предложил Сергей Георгиевич, — пусть этот откровенный ястреб летает в небе США…

— …и не залетает в наше воздушное пространство и не портит нам аппетит, — поддержал Владимир Михайлович.

Владимир Михайлович сидел в кабинете и смотрел видеозапись, когда, тихо постучав, в дверь бесшумно вошла Вероника Николаевна, секретарь. Почти двадцать лет она работа с ним, всегда молчаливая и не позволяющая себе вступать в разговор, если того не требовала ситуация. Ее замкнутость первоначально напрягала Владимира Михайловича, который не понимал, как воспринимать это. Порой ему казалось, что причина в недоверии, а иногда — в робости.

Лет через пять совместной работы Владимир Михайлович убедился в честности своего секретаря, преданности и порядочности, когда стал объектом грязной карьерной интриги. Вероника Николаевна не поддалась угрозам, обещаниям материальных благ и служебных поблажек. После возвращения Владимира Михайловича из вынужденной «ссылки», она не проявила никаких эмоций, словно расстались вчера и ничего не случилось. С тех пор он стал ее называть «моя железная Ника».

Лишь однажды, когда он впервые переступил порог своего кабинета после длительного отсутствия, Владимир Михайлович, глядя ей в лицо, тихо сказал:

— Большое спасибо.

Что-то теплое и душевное промелькнуло в глазах «железной Ники», но тут же уступило место привычному спокойному и уверенному выражению глаз. «Моя железная Ника» в прекрасной форме, подумал Владимир Михайлович и приступил к работе над материалом, который она принесла.