Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

Из переписки русских и австрийских дипломатов видно, что Россия рвалась в бой уже в начале 1756 года, и австрийцам, ведшим переговоры о наступательном союзе с Францией, приходилось даже сдерживать императрицу Елизавету от немедленного нападения на Фридриха. Всё это представляется естественным для имперской политики того времени. Восточная Пруссия была для Петербурга лакомым куском. Клеймя и осуждая Фридриха за захват Силезии, Россия почти сразу же после оккупации Восточной Пруссии в 1757 году включила ее в состав империи, хотя никакого отношения к этим землям не имела. Когда позже наступила очередь Речи Посполитой, то Россия Екатерины II вошла в сговор с «Иродом» и совершила расчленение Польского государства в 1772 году, а потом повторила это дважды в конце XVIII века. В сговоре с Россией и Пруссией по разделу Польши и уничтожению польской государственности находилась и Австрия. И можно понять жестокую шутку Фридриха II, когда он сказал после раздела Польши: «Ну ладно. Нам с Екатериной, как разбойникам, не привыкать грешить, но что же скажет своему исповеднику столь благочестивая королева Венгерская?»

Но была и еще одна причина Семилетней войны, которая проистекала из личных отношений политических деятелей. Когда состоялся союз России, Австрии и Франции, то Фридрих II пошутил, что ему теперь придется воевать против трех нижних юбок, имея в виду Елизавету, Помпадур и Марию-Терезию. И это была одна из самых пристойных шуток, которые язвительный король отпускал по поводу союза трех европейских красавиц.

Шутки Фридриха были всегда остроумны, часто непристойны и непременно достигали ушей царственных и высокопоставленных особ, о которых он так резко высказывался. Опытный политик, Фридрих, однако, никогда не знал меры в своем остроумии и был из тех, кто ради красного словца не пожалеет и родного отца. Его остроты вызывали усмешку всей просвещенной Европы. Ярость государственных деятелей, припечатанных острым словцом короля, была велика, но бессильна.

Остроты приходили Фридриху на ум обычно за столом во время официального обеда, на балу, в театре, и он, не задумываясь ни на секунду, их высказывал. Когда в театре застопорился занавес и виднелись только ноги балерин и танцовщиков, он громко, так, чтобы слышал французский посланник, сказал: «Ну ни дать ни взять французское правительство: сплошные ноги и ни одной головы!» И это в то время, когда он был особенно заинтересован в дружбе с французским правительством!

Предметом непристойных шуток Фридриха многие годы служила Мария-Терезия. Он зло высмеивал ее и потешался над образцовой семейной жизнью плодовитой королевы Венгерской, подвергал сомнениям верность ее возлюбленного мужа, императора Франца I. Отпускал Фридрих II шутки и о самой Марии-Терезии, считая ее ханжой и лицемеркой, которая делает культ из приличий и сексуальных запретов. Все это, как писал биограф Фридриха, поддерживало Марию-Терезию «в состоянии белого каления».

Эти шутки над венской государыней-«бюргершей», не знавшей других мужчин, кроме своего бесцветного Франца, были бы понятны, если бы при этом король не издевался над женщинами совершенно другого склада — мадам Помпадур и Елизаветой Петровной. Их он называл шлюхами и грязно шутил о низком происхождении и постыдной безнравственности обеих. Это приводило только к одному — обе женщины пребывали в том же состоянии, что и Мария-Терезия. Согласно легенде, в 1760 году австрийский посол в Петербурге в беседе с императрицей Елизаветой Петровной выразил сомнение относительно верности России союзному антипрусскому договору — слишком уж затянулась война, слишком большие расходы обременяли бюджет. В ответ императрица совершенно серьезно заявила, что готова продать половину своих бриллиантов, лишь бы добить Фридриха II. Если Елизавета действительно сказала подобное, то велика же была ненависть, которую императрица питала к прусскому королю — ведь жертва, на которую она готова была пойти ради победы, просто невероятна для щеголихи, годами собиравшей роскошную коллекцию «камешков».

Некоторые историки считают, что причины такого эпатирующего поведения короля — в его нетрадиционной сексуальной ориентации. Так думали многие уже при его жизни. Другие видят в иррациональном отвращении Фридриха ко всем женщинам последствия мучивших его комплексов, тяжелого детства, о котором рассказано выше. Действительно, женщин Фридрих не любил. Но он не был одинок в своем суждении о прекрасной половине человечества как о низших существах, неспособных не только к управлению государством, но и вообще ко всякой сознательной деятельности. Так было принято в XVIII веке, да и в иные времена. В одном из своих проектов 1730 года о создании совета при императрице Анне Ионанновне В.Н.Татищев писал, что совет необходим, так как государыня «как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна». И в этом усматривали не оскорбление государыни, а констатацию факта. Только самым выдающимся женщинам удавалось переломить подобное отношение, да и то только к себе лично. Наконец, важно заметить, что кроме культа галантности петиметров, дежурного волокитства за женщинами в тогдашнем обществе была распространена и другая модель поведения. Ее придерживались многие выдающиеся люди, вроде А.В.Суворова. Речь идет о демонстративном презрении к женщинам, ухаживать за которыми, любить которых — удел не воина, не работника, а бездельника и бесполезного для общества щеголя. Так считал и Фридрих.

Фридриху не повезло в браке, и, возможно, это действительно изменило его сексуальную ориентацию (что видно из многих фактов) и деформировало его отношение к женщинам. Принцесса Елизавета-Христина Брауншвейгская стала женой кронпринца Фридриха по выбору его деспотичного отца, о нравах которого уже знает читатель из предыдущего повествования. Невеста не понравилась Фридриху, но принц подчинился воле отца, сказав лишь: «Вот и еще одной несчастной принцессой будет больше!» Елизавета-Христина не смогла хотя бы на время привязать молодого мужа к себе, как это сделала Мария Лещинская, ставшая супругой Людовика XV. У Фридриха и его жены не нашлось ничего общего. Она была домовита, добра, покорна, но чрезвычайно глупа, малообразованна, мелочна. Хуже того, королева оказалась бесплодной. Фридрих отчаянно скучал с ней. В конечном счете такая жена не защитила достоинств прекрасной половины человечества в глазах своего юного мужа, и тот как-то мрачно пошутил: «У Соломона был сераль из тысячи жен, и ему все равно было мало. У меня же — только одна жена, но для меня и это слишком много!».

Как только Фридрих вступил на престол, он оставил жену, и та прожила всю жизнь в одиночестве, посылая супругу трогательные письма о своей преданности и любви, в искренности и полной бесполезности которых нет нужды сомневаться. Но король навсегда сохранил равнодушие не только к ней, но и ко всем другим женщинам. Общество интеллектуалов, философские беседы, концерты были для него во сто крат ценней женского общества, хотя порой он отдавал должное талантам и обаянию какой-нибудь заезжей итальянской актрисы. Все же остальное время короля занимала тяжкая война с «тремя юбками», которая выматывала все его душевные и физические силы. Поначалу, проведя две скоротечные и победоносные Силезские войны, он даже не предполагал, что новая война окажется для него такой тяжелой. Забегая вперед, скажем, что когда эта война, наконец, завершилась, люди не узнали своего короля. К нему, полному сил и дерзости инициатору общеевропейского конфликта 1756 года, в конце войны пришла преждевременная старость. Фридрих навсегда утратил все свое обаяние остряка и умницы, от его жизнелюбия не осталось и следа. Король, душа компании, стал теперь скучен. Время блестящих споров интеллектуалов за его столом закончилось, гости дремали под монотонный шум его скучных и высокопарных монологов. Как пишет биограф короля, после заключения мира в 1763 году король правил еще двадцать три года, но «жизнь его не представляет интереса, будто темное облако опустилось на него».

Когда же осенью 1756 года Фридрих получил известие о вступлении России в войну, он не очень заволновался. Во-первых, он считал, что русские, французы, австрийцы, как и другие его враги, никогда не договорятся между собой и антипрусская коалиция неизбежно распадется. Во-вторых, король верил в свой полководческий гений, он знал сокрушительную мощь своих войск и надеялся, что хорошо подготовленная армия фельдмаршала Левальда, прикрывавшая Восточную Пруссию, непременно побьет русских, как только они сунутся на землю анклава.

Как это часто бывало в нашей истории, власть объявила войну, а армия к ней не подготовилась. Кое-как могли начать поход размещенные в Лифляндии, Псковской и Новгородской губерниях полки, которые и раньше, согласно англо-русским конвенциям, готовились для «субсидных» походов на Рейн. Эти войска насчитывали максимум 40–50 тысяч человек. Остальные же полки стояли по всей России, и их военная подготовка была плохой. Лишь летом 1755 года, на пороге войны, Военная коллегия установила, что некомплект в полевой армии составлял не менее одной десятой части солдат. Рекрутский набор 1755 года решить проблему также не мог — в полки поступали необученные и не приспособленные к тяжелым походам новобранцы.