Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

Д.М.Масловский в своей книге о русской армии в Семилетней войне детально разобрал сложившуюся в Восточной Пруссии ситуацию и пришел к выводу, что отступление армии Апраксина было неизбежным и необходимым. Общие потери ее составили 12 тысяч человек, причем 80 % из них — это умершие от болезней и только 20 % погибли в сражении и стычках с пруссаками. Естественно, вина лежит на главнокомандующем. Это он не позаботился о снабжении и содержании своих войск. Как и каждый военачальник, он испытывал страшное бремя ответственности за «целость войска» (вспомним Петра Великого, отводившего армию из Польши в 1707–1709 годах, или Кутузова после Бородина в 1812 году). Но, как известно, похвальная забота о сохранении армии не есть самоцель командующего, да и по потерям 1757 года видно, как мало заботился он именно о «целости войска» во время похода.

Думается, что действия Апраксина и поддержавшего его военного совета объяснимы боязнью поражения, неуверенностью в исходе сражения под стенами Кенигсберга. Первое в истории столкновение русских войск с армией Фридриха II хотя и закончилось победой русских, но не внушило им уверенности — так сильны показались необстрелянным русским генералам прошедшие горнило нескольких тяжелых войн прусские войска. Поэтому Апраксин и решился отступать, и в этом его поддержали все генералы. Переломить такие настроения сразу было невозможно, и лишь пот и кровь, пролитые в последующих сражениях с пруссаками, излечили русскую армию от комплекса неполноценности.

А так ли уж сильны были прусские войска? Да, можно без преувеличения утверждать, что в середине XVIII века прусский король Фридрих II командовал самой сильной армией в мире. Мало того, что она имела огромный опыт военных действий, вся ее система обучения, содержания, снабжения приближалась к идеалам теоретиков господствовавшей тогда линейной тактики ведения войны. Стратегия и тактика прусского короля были значительно совершенней, чем в других армиях Европы. Нравился Фридрих или не нравился как личность, но во многих странах стали перенимать его военные приемы и военную организацию. Одни копировали формальную сторону, обращали внимание в основном на шагистику и муштру (без которых, строго говоря, из крестьянина или люмпена солдата сделать было невозможно), другие улавливали сущность военной системы гениального полководца, ценили удивительное сочетание выучки и инициативы его войск, затверженных принципов и неординарности их применения на поле боя, поражались великому искусству короля-полководца использовать местность, быстротекущее время для достижения победы. Многие сражения Фридриха сразу же входили в учебники тактики, а к каждому его слову на военную тему прислушивались в штабах многих армий, и не зря — опыт его был бесценен. Он был одним из тех редких полководцев, которые одерживали блестящие победы над численно превосходящим противником.

Можно только удивляться, как в таких тяжелых условиях в бедной Пруссии возникла такая совершенная армия. Она комплектовалась наполовину из неуклюжих прусских крестьян, а наполовину из разноплеменного сброда, завербованного обманом и силой вездесущими прусскими вербовщиками. Главным источником ее мощи была необыкновенно строгая дисциплина. В «Наставлении о военном искусстве», ставшем во многих странах учебным пособием для офицеров, Фридрих начинает именно с дисциплины: «Важное дело состоит в том, чтоб пресечь побег». Далее следует объяснение: «Некоторые из наших генералов думают, что человек — вещь невеликая и что лишение одного человека не сделает упадка во всем войске, но что в сем случае о других войсках рассуждать должно, то оное совсем для наших войск не касается». Фридрих пишет, что поскольку прусская армия строится на двухлетнем тщательном обучении каждого солдата принятым в прусском войске приемам, то утрата только одного солдата нанесет ущерб всему войску, ибо снизит его боевое качество.

Как уже сказано выше, Фридрих вообще глубоко презирал человечество. И к солдату он не испытывал теплых чувств. Солдат для него был лишь винтиком огромной военной машины. Фридрих полагал, что относиться к простому народу, мужикам, солдатам с теплотой нельзя — иначе они тотчас сядут на шею, увидят в этом проявление слабости, реальную возможность обмануть командира, хозяина. В этом он не был одинок. Как известно, победитель Наполеона при Ватерлоо герцог Веллингтон гнал своих героев в бой словами: «Вперед, негодяи, грязные подонки! Смелей, сукины дети!» и потом писал о своем солдате: «Нельзя ему выразить свое удовольствие, иначе он в следующий раз выразит тебе неудовольствие».

Но при этом, как и Веллингтон, Фридрих прекрасно понимал, что полководец и вообще командир не может быть бессмысленно жестоким. Король сурово наказывал за вину, но и награждал за подвиг, он заботился о здоровье и настроении солдата. Таких потерь от болезней, как в армии Апраксина, у Фридриха просто быть не могло. В первых строках его «Наставления» говорится, что солдат «должно содержать во всегдашней строгости, беречь с крайним попечением и чтоб они имели гораздо лучшее пропитание, нежели все прочие европейские войска». Солдат — винтик, но он должен быть хорошо смазан! Подобного положения не было ни в одном из наставлений полководцев других стран.

Порой Фридрих отпускал вожжи железной дисциплины, чтобы его подчиненные на время освободились от жесткого психологического пресса и могли вволю погулять или пограбить. Так делали многие великие знатоки солдатских масс. Вспоминается знаменитый мореплаватель Джеймс Кук — сторонник суровейшей дисциплины на своих кораблях. Несколько раз в году, особенно на Рождество, на два-три дня он позволял всему экипажу расслабиться. В те дни на борту перепивались все, и только один трезвый командор сутки напролет держал штурвал корабля. Таким же был и Фридрих.

Словом, дисциплина должна обеспечить целостность войска, предупредить дезертирство. Поэтому король-полководец предусматривал все: возле леса лагерь не разбивать, регулярно пересчитывать солдат в палатках, направлять разъезды гусар вокруг лагеря, во ржи держать почти непрерывную цепь егерей, за водой идти только строем с офицерами, по ночам не маршировать, в дефиле, когда нарушается строй, офицерам при входе и выходе из узкого места вести наблюдение, об отступлении солдатам не говорить, а «сие сделать, — читаем в его «Наставлении», — под видом, который бы солдатам делал удовольствие». И вновь повторение: командирам наблюдать, «дабы войско ни в чем недостатка не имело, ни в хлебе, ни в мясе, ни в вине, соломе (на ней спали. — Е.А.) и в прочем». И еще. Если в роте умножались побеги, то Фридрих требовал главного: «Тотчас изыскивать причины, дабы узнать, получает ли солдат свое жалованье и прочее ему положенное исправно, и не капитан ли его в том виновен?»

Фридрих был гением дисциплины, которую он понимал гораздо глубже, чем его критики — историки, обвинявшие короля в пристрастии к бессмысленной муштре, палочной дисциплине и мелочности. Мелочей в военном деле для него вообще не было. Своей жизнью Фридрих-полководец показал, что психология людей в военном мундире — важнейшее дело. Он требовал рвения от каждого офицера и генерала. «Большая часть армии, — писал он в «Наставлении», — состоит из людей беспечных. Когда генерал за ними беспрестанно не смотрит, то сия искусная и совершенная махина совсем скоро испортится… и для того надлежит привыкать к беспрестанным трудам, и те, которые сие делают, увидят из собственного искусства, что сие необходимо и что ежедневно находятся непорядки, пресечения достойные, которые не видят только одни те, кои не стараются их наблюдать». Отсюда прямой путь к победе, такой генерал выше всех своих противников: «Генерал, который у других народов за отважного почитается, делает у нас только то, чего обыкновенные правила требуют. Он может на все отважиться, и все предпринимать, что возможно исполнить людям».

Фридрих, как и его отец, питал слабость к высоким солдатам. Эти богатыри как бы символизировали сокрушительную мощь прусских вооруженных сил. Впрочем, и в других армиях такие солдаты ценились, но в прусской армии любовь к великанам стала истинной манией. У короля было два батальона великанов общей численностью 1200 человек. Их называли «потсдамские великаны» или, по цвету специальной формы, «синие пруссаки». Отец Фридриха даже пытался вывести особую породу великанов — каждый высокий мужчина, согласно суровому указу короля, мог жениться только на высокой женщине. Однако не будем обольщаться относительно роста великанов. Так, для основных полков Фридрих требовал, чтобы солдаты первой шеренги были не ниже 5 футов и 8 дюймов (170,6 см), во второй шеренге 5 футов и 6 дюймов (165,4 см). Для нас такой рост считается средним и даже низким. Однако будем учитывать общую низкорослость населения в XVIII веке, которое страдало от постоянного недоедания, частых неурожаев, отсутствия витаминов.