Вурди - Владимир Колосов

— Гилд?! — повторила женщина.

— Что тебе?

— Нож…

— Как же, — усмехнулся охотник, — повелитель это. Оберег. Не тронет он. Человека-то.

Вот так.

Значит, пятеро. Еще проклятый повелитель. Нож…

— Гадина, — прошипела Таисья и, не в силах больше ждать, толкнула мертвое тело к оскалившейся морде шестого.

Лая.

— На!

Потом она встретила человека.

Он шел по лесу на больших плоских палках. Большой, сильный, как и все те люди, за которыми, еще не изгнанная из стаи, она не раз наблюдала издалека. Да, большой, сильный, с блестящим когтем, торчащим из-за голенища сапога, он в отличие от прочих показался ей совсем не страшным. Человек что-то бормотал себе под нос, рвал на ходу мороженую ягоду. Сплевывал косточки. Щурясь от яркого солнца, высматривал в снегу звериные следы.

Вот он остановился, присел на корточки, провел пальцем по снежной пыли. Недоуменно почесал заросший щетиной подбородок.

— Вот те на! — пробормотал он и огорченно крякнул: — Видать, плохи дела. Коли этак-то… Ползком.

Нашел.

Это был ее след, но она вовсе не боялась, что ее найдут. Скорее боялась обратного…

Она медленно умирала от голода в двух шагах от него.

Она заскулила, ибо, да, он был совсем не страшным, этот человек. От него пахло лесом, потом, теплом.

Человек сплюнул очередную косточку, обернулся. Удивленно вскинул брови.

— Вот те на! — повторил он на этот раз куда более удивленный.

Шагнул к изгнаннице — она на всякий случай оскалила зубы.

— Вишь какая страшная, — улыбаясь сказал человек, — ты не бойся. Мне волчатина не нужна.

Она жалко посмотрела ему в глаза.

— Смотри-ка! Поедом ешь! — Человек усмехнулся. — Мое счастье, что ты тут одна. Да и силенок у тебя маловато. Вон как ребра торчат… Сдохнешь ведь. — Он задумчиво потер ладонью побелевший от холода нос. Шумно высморкался. — Не трону я тебя. Ну чего глядишь… Голод — он ведь и у нас голод. Э… ладно, погляжу, чего мне там Ай-я припасла.

Потом он ушел.

Бросил горсть солоноватых, вовсе не съедобных камешков, которые противно хрустели на зубах. И ушел.

А она осталась.

С трудом проглотила безвкусное угощение, от которого лишь сильнее заурчало в животе. Потянулась мордой вперед. Обнюхала отпечаток охотничьего сапога в залитом фиолетовыми сумерками снегу. Облизнулась. Подняла непослушное тело из вытопленной его теплом лунки. И, покачиваясь, пошла туда, откуда этот странный человек принес столь пьянящий, столь восхитительный запах. Человека. Дома. Добра.

Еще одно дерево.

Еще одна метка.

Тень стаи по-прежнему преследовала его.

Кусты, росшие чуть в стороне от сосенки, возле которой переводил дух нелюдим, показались смутно знакомыми. Было уже совсем темно, Гвирнус почти не видел их — лишь по старой привычке чувствовать лес как самого себя угадывал в черноте ночи. Он был здесь, и не так уж давно. Тень стаи на мгновение расступилась — он вспомнил. Да, конечно. Молоденькая волчица, худая, облезлая, с жалостливым взглядом. Он бросил ей горсть сухарей и тут же забыл о ней… Может быть, к счастью, ибо потом ни один волк, оборотень, вурди не ушел от него живым. Впрочем, и та единственная, которую он оставил в живых, скорее всего умерла. От голода.

Жаль.

Ему вдруг страстно захотелось, чтобы хоть она уцелела в этой странной круговерти смертей, которую приносила его жизнь.

Он не выдержал.

Он почти бегом бросился к кустам. Он яростно раздвинул их руками, страшась увидеть мертвое, припорошенное снегом тело. И когда убедился, что мертвого тела не будет и голодному зверю удалось покинуть свое лежбище, улыбнулся. Впервые за этот бесконечно долгий вечер. За этот бесконечно долгий день…

В норе было тепло, уютно и немного душно.

Но… это была не нора.

И лапы не были лапами. И голова… странная голова болталась на тонкой безволосой шее… И глаза… Что-то творилось с глазами. Она будто ослепла. Она ничего не видела в темноте.

Где я?

Она пошевелила длинными отростками на лапах — зачем это? — представила, как неудобно бежать на таких странных отростках по талому снегу, подкапывать заячьи норы… Жить… «Что со мной? Где я?» Она зажмурилась. Вчера. Вчера она была голодна. Вчера она пошла по следу. Этого вовсе не страшного человека, который уходил в лес и чьи следы начинались возле большой деревянной норы. Да, очень хотелось есть. А от деревянной норы пахло чем-то съедобным, вовсе не теми солеными хрустящими камушками, которыми угощал ее уходящий в лес человек. Ах как ей хотелось забраться внутрь! Она обошла вокруг норы, но не нашла никакого входа. Ничего напоминающего вход. Она еще раз обошла вокруг, поскреблась когтями о ледяные бревна. Ее подташнивало от голода. Лапы едва держали измученное тело. Хотелось лечь, закрыть глаза, уснуть, но она понимала, что может и не проснуться. Она уже видела такое. Незадолго до того, как стая изгнала ее. Это был волчонок. Совсем еще молодой, глупый. Он лежал в кустах гуртника и не шевелился. Она подошла, ткнулась в его шкуру носом и тут же испуганно отпрянула — его тело показалось ей тверже льда. Он спал.

Она не хотела. Когда-нибудь. Так. Уснуть.

Поэтому она в третий раз обошла вокруг норы, приглядывая местечко, где снег, которым занесло стены этой человеческой норы, не так глубок. Какое-то странное сосущее чувство в груди подсказывало ей — единственное спасение там. Внутри.

Потом она стала копать.

Наступила ночь.

Время от времени она останавливалась, чтобы отдышаться. Слизывала горячим языком сверкающие в лунном свете снежинки. Трясла лохматой головой, отгоняя дурманящие сознание сны. Снова копала. Снова останавливалась. Это продолжалось долго. Она уже не чувствовала ни голода, ни усталости — все заменило одно-единственное желание — быть там. Внутри человеческой норы. Зачем? Для чего? Это было не важно. И одновременно важнее всего, что до сих пор окружало ее, заставляло сутками напролет загонять упрямого лесного зверя, пить из холодных лесных родников обжигающую глотку живительную влагу.

Радоваться, когда по весне в норах раздавалось потешное потявкивание слепых волчат. В конце концов — вцепиться в бок того самого молодого волчишки, который принес ей радость и боль, а потом первый отвернулся от нее, ибо первым из всех почувствовал ту перемену, которая привела ее сюда.

К человеческой норе.

Когда узкий лаз был наконец готов, ей не хватило сил даже на то, чтобы обрадоваться этому. Она лежала в ямке, сунув узкую морду в выкопанную под бревнами щель, вдыхала пахнущий подгнившим сеном теплый воздух, она бы так и уснула здесь навсегда, если бы не слабое попискивание внутри — это была еда. Счастье. Жизнь… Потом она пробралась внутрь…