Историческая традиция Франции - Александр Владимирович Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди лидеров оказались такие знаковые фигуры антиколониалистского лагеря, как директор «Нувель обсерватер» Ж. Даниель и Ж.-П. Шевенман. В номере этого либерального еженедельника за 25 октября 2001 г. Шевенман выдвинул лозунг «Перестанем стыдиться!», призвав помнить не только о насильственном утверждении колониального режима, но и о позитивных моментах, в первую очередь, о школе, ибо та принесла колониальным народам знания, ставшие «интеллектуальным оружием их освобождения»[963].
Венцом переосмысления колониализма явился закон 23 февраля 2005 г., первая статья которого гласила: «Нация выражает свою признательность женщинам и мужчинам, участвовавшим в работе, которую Франция проделала в бывших французских департаментах Алжира, в Марокко, в Тунисе, в Индокитае и на всех территориях, где она ранее установила свой суверенитет». Закон вызвал крайне противоречивую реакцию. Правые встретили его восторженно как признание колонизации «великой эпопеей» в истории страны; бурный протест последовал со стороны тех, кто назвал себя «туземцами Республики», а также в Алжире и других бывших французских колониях. Заговорили даже о том, что новое обращение к колониальному прошлому создает в стране «климат гражданской войны»[964].
Кончилось тем, что сам Ширак через 11 месяцев вернул 1-ю статью закона 23 февраля в Национальное собрание для переработки. Однако в законе осталась вызывавшая недовольство антиколониалистов 4-я статья: «Программы университетских исследований отведут заморскому присутствию французов, особенно в Северной Африке, место, которое оно заслуживает. Школьные программы признают, в частности, положительную роль заморского присутствия французов, особенно в Северной Африке, и уделят истории и жертвам среди бойцов французской армии, уроженцев этих территорий, почетное место, на которое они имеют право»[965].
Все же нельзя игнорировать гибкость подхода законодателей. В законе подчеркивается роль людей-французов, в том числе уроженцев колоний, а не роль государства – «заморского присутствия Франции», согласно традиционной формулировке. Немаловажно, что государство на самом высоком уровне не закрывает дорогу для признания негативных сторон «присутствия». Так, во время посещения Мадагаскара в июле 2005 г. Ширак, имея в виду подавление восстания 1947 г., заявил о необходимости помнить «мрачные страницы нашего прошлого». Президент выразил уважение к жертвам репрессий, которые он объяснил «искажением колониальной системы». И заключил замечательным призывом «жить в мире с прошлым», а для того чтобы «успокоить страсти»[966], – проделать необходимую «работу памяти»[967].
Характерно в связи с этим мнение историка алжирской войны Бенжамена Стора. Он против требований о возмещении материального ущерба со стороны потерпевших: их просто невозможно подсчитать. Но «принципиальное заявление (discours fondateur) президента Республики по колониальному вопросу, подобное тому, что было сделано по рабству», могло бы стать, по мнению Стора, «символической репарацией». Пока между тем осуждение репрессий 1945 г. в Алжире (аналогичных мадагаскарским) последовало лишь в заявлении французского посла в стране (2005)[968].
Однако в известной мере «символической репарацией» можно считать заявление Ширака при посещения Алжира в 2003 г. Обращаясь к истории взаимоотношений двух стран, он сказал: «Это прошлое сложное, еще болезненное; но мы не должны забывать его, не должны от него отрекаться… Научимся смотреть в лицо этому прошлому. Признаем его раны, его трагизм. Воспримем всю память в совокупности и память всех. Отдадим дань уважения всем жертвам Алжирской войны, всем, кто был верен своим обязательствам (курсив мой. – А.Г.)»[969].
Пожалуй, Ширак нашел самые нужные слова. И, не делая поблажек конфликтующим сторонам, на примере истории французско-алжирских отношений декларировал основания того, что может быть названо национальной политикой исторической памяти. В сущности, президент Республики в критической точке национальной памяти выразил новое осмысление национального единства. Во-первых, это установка на отказ от забвения трагического прошлого, от малодушного ухода в видимое благополучие «французского величия» и прочерчивание трассы нового понимания национального величия как мужественного отношения нации к болезненным страницам своей истории. Во-вторых, это понимание исторического единства как сложения совокупной памяти и «памяти всех».
Вопрос не так прост, как кажется антиколониалистам. Франция, пишет Сильви Тено (Институт истории современности), не может признать колониальную войну, подобно работорговле, «преступлением против человечества» и не может пойти на возмещение ущерба всем потерпевшим, как она сделала в отношении жертв режима Виши. Кто палачи и кто жертвы? Разве ФНО[970] не несет ответственности за террористические действия против гражданского населения (включая соплеменников)? И разве французские ветераны и колонисты не оказались потерпевшими в результате войны? Что-то для сближения памяти о колониальном прошлом делать надо, но Тено не видит «отправных пунктов для того, чтобы управлять этим прошлым»[971].
Историки оказались неготовыми к возрождению «колониальной памяти», а это, подчеркивают Дюлюк и Зитниски, не просто дань ностальгическим чувствам, но оружие политической борьбы за удовлетворение своих социальных требований, чему способствует господствовавший в историографии «морализаторский и обличительный тон» в отношении колониализма. Порожденная политической деколонизацией «деколонизация истории» превратила колониальное прошлое в описание «конфронтации, грабежа, неравного обмена, отчуждения» с подчеркиванием связи между колониализмом и слаборазвитостью бывших колоний.
Требуется переход к многообразию и многосторонности в понимании колониального прошлого, а это порождает сложности двоякого рода. Во-первых, подобное переосмысление требует переосмысления всей французской истории за последние 250 лет и прежде всего более глубокого понимания основополагающей для французской идентичности республиканской традиции, поскольку колониальное угнетение было не единственным негативом и наряду с ним существовали такие явления, как социальное угнетение, женское неравенство, милитаризм, империалистические войны.
Во-вторых, подчеркивая многообразие и противоречивость колониализма, историк рискует не найти отклик в обществе, которое желает простых и однозначных оценок в качестве руководства к действию. Возникает противоречие между «научными требованиями и социальной функцией историка», между исследовательскими задачами и ролью «куратора» исторической памяти[972].
Эту роль, как свидетельствуют «мемориальные законы», и берет на себя государство. Как воспринимает эту роль профессиональное сообщество? Неоднозначно. Упоминавшийся закон о колонизации вызвал протест части историков, выступивших с заявлением под характерным названием – «Свобода истории». В этой так называемой петиции девятнадцати[973], опубликованной в парижской газете «Либерасьён» 13 декабря 2005 г., авторы утверждали, что «мемориальные законы», начиная с закона Гейссо, «ограничивают свободу историка, предписывая ему под страхом наказания, что он должен искать и что находить»[974]. Подписанты требовали отмены ограничительных положений и в поддержку своих требований создали
