Академик Ландау; Как мы жили - Кора Ландау-Дробанцева

— Коруша, я оказался не в ее вкусе! Я так тихонечко, робко ее спросил: "Людмила Александровна, когда я выздоровлю, вы пойдете со мной в кино?". Она категорически отказалась и даже рассердилась.

Танечка рассмеялась. Ближняя память Ландау фиксировала все, что ее интересовало, так было и до болезни! Но согласитесь, мелкие ситуации быта недоступны медикам, а Гиппократ учел это во второй своей заповеди: он говорил, что внешние обстоятельства должны способствовать выздоровлению больного.

У шведской стенки Танечка стала с ним заниматься гимнастикой. Я пошла вниз заканчивать приготовление обеда. Обедать Дау спускался по лестнице в кухню с помощью Тани, а поднимался наверх самостоятельно. Уже кое-что!

Когда сильные газообразования в кишечнике донимали его, он так спешил на унитаз, слушать не хотел о том, чтобы попробовать самому держаться за стальные поручни.

В восемь часов вечера сделали ему хвойную ванну. Он совсем успокоился. Сильная Танечка с небольшой моей помощью легко и ловко вынула Дау из ванны. Дау с вечера сразу уснул, пока я готовила ужин для Гарика, потом постелила себе в физкультурном кабинете. Спать не могла, снотворное принять боялась. Дау проспал около часа, потом стал звать, крича: "Алло, алло!". Хотела надеть комнатные туфли, но он так кричал. Туфли стояли не с той стороны, чуть не упала, побежала босиком. Он закричал: "Скорей, скорей, надеть ботинки — в уборную".

Стала с трудом, без привычки надевать протезные ботинки. Они выше нормальных, нужно плотно зашнуровывать и завязывать. Помогла ему встать, он сонный, вдруг начал падать. Удержать нет сил. Быстрее молнии бросилась под него, он упал на меня.

— Дау, ты жив.

— Да, Коруша. Почему ты ночью дежуришь в больнице?

— Даунька, ты не расшибся, ты головой не ударился? — Нет, я не ударился.

Подняться мне было трудно. С большим трудом я встала. Дау сидел на полу. Посмотрела на ноги и ужаснулась: я надела протезный ботинок на здоровую ногу. "Бог мой, хорошо, что все благополучно кончилось!".

Но поднять Дау с пола было непросто. Он привык за годы в больнице беспомощно виснуть на медсестрах. Поднять 70 килограммов с полу у меня не хватило сил. Безрезультатно измучившись, я обратила внимание на гладкость линолеума. Тогда я взяла его за уже правильно надетые ботинки и тихонько поволокла к лестнице из кабинета. Когда ноги по колени спустились на лестничные ступеньки, сидящего, со спущенными ногами я уже могла его поднять. Наконец уложила, потушила свет. Заснуть не могла. Встала, не зажигая свет, босая вошла к Дау. Он спит. Дышит легко, беззвучно, никаких хрипов! Теперь я очень внимательно сначала брала тяжелый протезный ботинок и упаковывала его больную ногу. Надо выработать такую закономерность, чтобы в дальнейшем избежать ошибок. Заснуть не удалось. Сколько раз ходил Дау потом, потеряла счет! Было еще темно. Слышу — пришла Танечка.

Спустилась к ней. Приготовила завтрак для Гарика. Едва Таня успела позавтракать, проснулся Дау. Она помчалась к нему. У Гарика зазвонил будильник. Когда Гарик сел завтракать, я легла на его спальное место. Теперь оно у нас стало одно на двоих. Выходной день у Гарика был выходным днем у Танечки. Тогда спать почти не приходилось.

В первый день приезда Дау из больницы домой, он с отчаяния схватился за круглые перила из бука и сам легко поднялся к себе по лестнице наверх. Возможно, сработала многолетняя привычка. Но вставать с постели, ложиться в постель, пользоваться стальными поручнями он категорически отказывался, нервничая, очень спеша в туалет.

Когда я настаивала, он кричал: "Я упаду, меня надо поддерживать, я боюсь, у меня болит живот", и когда я замечала дрожь в больной руке, я сдавалась. Водила его в уборную. Но как, как его заставить взяться за очень удобные, устроенные мной стальные поручни? Как его заставить, чтобы он в уборной обслуживал сам себя? Все равно Гращенков не прав. Дау все может делать сам, но он слишком теоретик, он слишком непрактичен в жизни, его должна заставить необходимость, как того инвалида войны в троллейбусе.

На второй день, после того как уложили Дау спать, я попросила Танечку задержаться минут на 15.

"Танюша, я быстро приму ванну. А то я боюсь залезать в воду, вдруг он начнет звать".

Моясь, случайно в груди обнаружила опять опухоль и очень обрадовалась. Мысль работала только в одном направлении: завтра амбулаторно сделаю операцию, придудомой, Танечка уйдет, и Дау, жалея меня, сам начнет вставать и ложиться в постель, держась за поручни.

Отпустила Танечку, пока ничего не сказала: боялась, вдруг врачи не захотят оперировать. С медиками я не находила общего языка.

Спала я теперь примерно с 8 до 10 утра — 2 часа. Таня не отходила от Дау. На мне были обязанности: закупать продукты, всех кормить и еще много домашних дел. Таня приходила в 8 часов утра, она кормила Дау завтраком, одевала и выходила с ним гулять. Просыпалась я сама без будильника примерно в 10 часов утра. Вскакивала, бежала наверх смотреть, сколько градусов мороза. Наступил февраль. Выходила к Танечке, трогала у Дау руки, не замерз ли он.

"Танечка, прежде чем выходить гулять, всегда смотрите на градусник в окне. Если на дворе температура больше 10 градусов мороза, гулять не ходите. Он, вдыхая холодный воздух, может простудить легкие".

Дау возвращался с прогулки домой, когда его гнали газы в уборную.

Как только уладила неотложные домашние дела, помчалась в больницу к хирургам. Амбулаторно отказались оперировать. Но в больнице обещали на следующий день отпустить меня домой. Вернувшись домой, рассказала свой план Танечке, она испугалась: "Кора Терентьевна, зачем вы так. Если сделают операцию, останьтесь хоть на несколько дней в больнице". — "Нет, Таня. Я здорова, эта операция легкая. Я сразу вернусь домой. Вы Дау скажите, что вас телеграммой вызвали в деревню, и уйдете. Танечка, только так можно попробовать его самого заставить ходить в уборную".

Но во время операции я потеряла сознание. Оказалось, опухоль не одна, а целых четыре. Рана была глубокая, не зашили, вставили дренаж. Рано утром, вернувшись домой, пришлось долго уговаривать Таню, чтобы она ушла. Наконец, я осталась с Дау одна.

— Корочка, что я буду делать? Ты после операции совсем больная, а Тани нет. Вызови Гарика из университета.

— Нет, Дау, я не знаю, где разыскивать Гарика. Ботинки у тебя одеты. Попробуй опираться на те перила, что приделаны у твоей постели.

— Нет, нет, Коруша. Я не смогу. Я уже очень хочу в уборную, помоги мне встать.

— Дау, я не в силах. Попробуй, пожалуйста, сам.

— Нет, нет. Я не могу, Коруша, дай мне только одну руку.

Он стал кричать, дрожать, побелел. Я не выдержала и отвела его в уборную. Все рухнуло. Я была в отчаянии. Вызвала Таню. Она сказала, что раздумала ехать в деревню. Не могла простить себе своей слабости. Все-таки я тряпка, ни капли воли. Или я была не подготовлена, что Дау может с таким отчаянием кричать? Стала обследовать вторую грудь. В глубине нашла затвердение. С трудом настояла опять на срочной операции. Меня уговаривали: у вас липомы, это у всех полногрудых женщин, подряд оперироваться нельзя. Я умоляла, настаивала. Это всегда страшно, но другого выхода я не видела. Разрез был глубокий, вынули шесть липом. Я совсем раскисла. Но опять рано утром, уже с трудом, была дома. Танечка ушла. Постель Дау против окна, у окна — письменный стол. Рану опять не зашили, вставили дренаж. Грудь вся забинтована. На белом бинте громадные кровавые пятна. Я подошла к постели Дау: