Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

   Получив немецкую визу, я поспешил отправиться за визой к польскому посланнику. Он выдал ее и даже любезно снабдил двумя рекомендательными письмами к начальникам ведомств в Варшаве, занимающимся майоратными делами. Впрочем, у меня уже тогда закралось сомнение в действительности выдаваемых мне в Берлине документов для Варшавы.

   Нам предстояло переправить и сдать багаж на вокзал на Фридрихштрассе, отстоящий далеко от Ангальтского вокзала, возле которого находилась наша гостиница. Темнело, отовсюду слышались выстрелы.

   В эти дни в Берлине, как я говорил, наблюдалось необычайное оживление. Улицы были переполнены покинувшими фронт солдатами. Это напоминало Петроград 1916 г., когда я видел его в последний раз. Большинство магазинов и банков было закрыто, и мне с трудом удалось разменять в единственном открытом банке швейцарские деньги на немецкие. Но лучше было бы этого не делать. Германская марка уже начала стремительно падать.

Между Берлином и Варшавой

   На вокзале мы, к счастью, нашли служащего отеля с нашим багажом. По его рассказам, он привез багаж окружным путем, избегая улиц, где шла стрельба. Благодаря дипломатическому паспорту мои три сундука были приняты, хотя по общему правилу багаж принимался в ограниченном количестве. В поезде было мрачно, пассажиров очень мало, вагоны плохо освещены. В вагоне-ресторане сидела лишь компания матросов и рабочих, оживленно о чем-то говоривших. На пограничную станцию Торн прибыли во втором часу ночи. Как только поезд остановился, послышались зловещие крики кондукторов "Alle aussteigen!" ("Всем выходить!"). К тому же оказалось, что нашего багажа нет, и неизвестно было, отправлен ли он дальше или задержался в пути. Граница была закрыта на неопределенный срок.

   Со времени выезда из Мадрида мы в третий раз оказались перед закрытой границей. Переехали мы ее все же и на этот раз. Кое-как нашли приют и переночевали в маленькой гостинице. Как удалось утром выяснить, был открыт пограничный пункт Иллово. На следующее утро мы решили отправиться кружными приграничными путями и пробыли в пути целый день, пока не добрались до Иллова через Зольдау с тремя пересадками. Еще в Торне, на окружной железной дороге, мы подверглись обыску. Очевидно, подозревали, что у меня имеется оружие, и поэтому вскрыли один из чемоданов, бывших при нас. Но этим дело и ограничилось. В Зольдау власть была в руках солдатского Совета, и на вокзале был вывешен ряд распоряжений от его имени. На последнем перегоне между Зольдау и Иллово я увидел большие толпы наших военнопленных, которых легко было узнать по нарукавной полосе коричневого цвета. При новой власти они были выпущены на свободу и самотеком направлялись к русской границе.

   В Иллове происходило нечто невообразимое: с одной стороны, там скопилось много русских военнопленных, а с другой - этот маленький городок был переполнен разоруженными германскими офицерами и солдатами, высылаемыми из пределов Польши, где только что образовалось новое правительство.

   Граница, как и в Торне, оказалась закрытой. Пришлось искать временный приют в одном из домов местечка, и нам чуть не ощупью - тьма была кромешная - удалось набрести на дом одной доброй женщины, которая согласилась нас приютить. На три дня мы и застряли у нее. На вокзале сказали, что наш багаж еще не прибыл, а возможности проехать в Польшу пока не предвидится. Есть было нечего, лишь изредка удавалось получить на вокзале порцию картофеля в виде невообразимого пюре. Наконец, на третий день, когда я во второй или третий раз посетил местного начальника пограничного пункта - германского офицера, он согласился переправить нас через границу. Для этого он отрядил одного из унтер-офицеров, который сопровождал нас до пограничной линии. Там он нанял телегу какого-то польского крестьянина, возвращающегося порожняком в Млаву, и мы таким образом проехали около 11 километров между Иллово и Млавой. Путь лежал по песчаной и отчасти болотистой местности, повсюду виднелись кресты без надписей: то были могилы неизвестных солдат. Русские и немецкие рабочие и крестьяне в несчетном количестве сложили здесь свои головы за чуждые им интересы правящих классов. А мимо могил брели толпы военнопленных, вырвавшихся благодаря революции из плена после четырехлетнего заключения. Но настоящего мира для Европы все-таки еще не наступило.

   При столь необычных обстоятельствах я снова оказался в знакомой мне с детства Польше. Последний раз мне пришлось там быть около трех лет назад, в 1915 г., когда я приезжал в Варшаву и Вышков за месяц до вступления туда германской армии. Мне невольно пришло в голову следующее сравнение. До войны, в июне 1914 г., я проехал от Мадрида до Варшавы всего за два с половиной дня. Тогда только что был введен новый поезд между Мадридом и Парижем, уходящий из Мадрида по утрам. В час дня можно было попасть на сибирский экспресс, проходивший расстояние между Парижем и Варшавой за 30 часов. На этот раз я ехал из Мадрида в Варшаву около 10 месяцев. Тогда был призрачный расцвет капитализма, уже подходившего к своему крушению, теперь Европа была разорена, но далеко не призрачно.

   Невольно вспомнились и слова, сказанные генералом ордена иезуитов моему знакомому поляку графу Платеру в 1917 г.: "Все желают окончания войны, но мало кто отдает себе отчет в том, что после войны наступят гораздо более трудные времена". Вспоминались и слова, слышанные мной в Монтрё перед самым отъездом из Швейцарии от одной француженки. Я ее поздравил с победой Франции. Она скромно заметила: "Да мы не радуемся: победили не мы, а другие". Это было верно. Вспоминается, что Извольский любил повторять: "Франция истекает кровью", но он мог бы с еще большим основанием говорить это о России. Хотя он был и русским послом, но о России забыл и во всяком случае не помнил о Зольдау, благодаря которому в самом начале войны был спасен Париж.

   Вот с такими-то безотрадными мыслями я подъезжал к Млаве. На вокзале царил беспорядок. Пол был густо усыпан билетами всех видов, распоряжались на вокзале молодые люди в фуражках с белым орлом; то были вновь навербованные польские дружинники, находившиеся под начальством тех самых польских легионеров, которые еще так недавно сражались вместе с Пилсудским на стороне австрийцев.

   В Варшаву отправлялся, к счастью для нас, едва ли не первый поезд, составленный исключительно из вагонов четвертого класса. Вагоны были переполнены русскими военнопленными. Наши спутники были весело настроены. Они были твердо уверены, что попали, наконец, к себе на родину и что их испытаниям наступил конец. Между тем завязалась беседа. Поезд шел очень медленно. Навстречу то и дело попадались поезда, переполненные разоруженными немцами, и в этих случаях наши спутники-военнопленные, сговорившись заранее, затягивали веселую хоровую песню: "Deutschland hat nur Marmelade, Marmelade, Marmelade..."*. Песенку они пели весьма добродушно, и я не мог не удивиться этой неизменной славянской незлобивости.