Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

   Мое пребывание в Швейцарии затягивалось. Дело в том, что и в Германии, как и во Франции, вопросы, касающиеся выдачи виз, на третий год войны перешли исключительно в руки военного командования. Это явилось для меня препятствием, несмотря на то что вопрос о моем въезде в Германию был энергично поддержан испанским послом в Берлине Поло де Барнабе, а к тому же я снесся непосредственно с министром иностранных дел Гинце, моим старым знакомым по Петербургу, где он был германским морским атташе в 1908 г. Меня долго кормили любезными обещаниями. По-видимому, надо было обратиться к военным властям, а этого я делать не хотел. Заступничество же дипломатов только портило дело. Перестав верить в возможность быстро получить визу от немцев, я обратился к австро-венгерскому министру иностранных дел графу Буриану. Он долгие годы был посланником в Афинах. Буриан ответил мне через посланника в Швейцарии барона Музулина, тоже моего старого знакомого. Оказалось, что австрийцы ничего не могли сделать ввиду того, что я предварительно обратился к немцам. Как бы извиняясь за неоказанное содействие, Музулин пригласил меня с дочкой завтракать. Кстати об этом австро-венгерском дипломате. Это был единственный хорват на австро-венгерской дипломатической службе. Он был известен как хороший французский редактор, и именно ему пришлось редактировать по-французски австрийский ультиматум Сербии в 1914 г., который положил начало мировой войне. В связи с этим интересно отметить, что австро-венгерская дипломатическая служба была тщательно подобрана из представителей всех входящих в двуединую монархию национальностей, но между дипломатами преобладали национальности, так сказать, привилегированные, в особенности австрийская и венгерская; встречались также и представители польской и отчасти чешской аристократии. Что же касается русинов, то за всю мою службу я встретил лишь двух вице-консулов этой национальности.

   Как бы то ни было, приходилось мириться с затянувшимся пребыванием в Швейцарии. Я тяготился отсутствием работы, а главное, тяжело было чувствовать, что ограничена свобода и нельзя покинуть эту небольшую, хотя и живописную, страну, в которую я никогда раньше не заезжал, так как моя дипломатическая служба не оставляла времени для туризма в Швейцарии. Отпуска же я проводил в России, куда меня вызывали дела, а позже семейные обстоятельства, так как дети поступили в учебные заведения.

   Располагая свободным временем, я стал работать в последние месяцы в Швейцарии по делам оказания помощи неимущим русским. Надо сказать, что советская миссия сразу пошла навстречу делу поддержки многих бедствующих в

   Швейцарии русских и в первую очередь наладила пересылку писем русских к их родственникам в Советской России, так как регулярной почтовой связи с ней в то время не существовало.

   Наконец, в начале ноября все формальности, сопряженные с выдачей германской визы, были закончены, и, надо отдать справедливость, германская миссия сделала все возможное для моего беспрепятственного въезда в Германию. К тому же благодаря содействию нашего полпредства мне была обещана въездная виза в РСФСР, я был снабжен рекомендательным письмом. К несчастью, за несколько дней до предполагаемого моего выезда в силу приближения перемирия на Западном фронте и давления союзников на правительство Швейцарии советское полпредство вынуждено было покинуть эту страну.

   Одновременно в Берне распространились слухи о начавшейся в Германии революции. Наступил ноябрь 1918 г. Со дня на день ожидалось перемирие на фронте, и в Лозанне, где я в последнее время жил, на светящемся транспаранте на главной площади красовались пресловутые "14 пунктов" Вильсона.

   Наступал послевоенный период европейской истории. Париж готовился распространить свою гегемонию на всю Европу. Вскоре мне пришлось в этом наглядно убедиться. Как бы обгоняя нас, быстро продвигались французы, и я, приехав в Польшу в свое имение Вышков, увидел уже попавшего туда французского офицера, строившего обращенные на восток траншеи на полях фольварка... С французами двигались и англичане, но они занимали побережье, мечтая о новых колониальных захватах путем образования полузависимых от Англии приморских стран, будь то на Балтийском, Черном или Каспийском морях. Все это происходило в атмосфере общего хаоса.

По революционной Германии (1918)

   Седьмого ноября мы с дочерью пустились в дальнейшее странствование. Нельзя сказать, чтобы я, имея визы на проезд в Россию, был теперь уверен, что скоро туда попаду. Над всей Европой нависла туча послевоенных бедствий, и будущее представлялось для всех, в частности для нас с дочерью, весьма загадочным. Я избрал путь через Штутгарт, повидать который в новых условиях меня очень тянуло.

   Через несколько часов пути поездом мы в Романсгорне пересели на пароход, совершавший рейсы по Боденскому озеру между Швейцарией и немецкими гаванями на этом озере. Чтобы попасть в Штутгарт, нам надо было высадиться в хорошо известном мне Фридрихсгафене. Кроме нас двоих, пассажиров на пароходе не было, и мы разговаривали только с капитаном, который с немецкой выдержкой хранил молчание о германских событиях, а может быть, он и сам, пробыв вчерашний день в швейцарских портах, мало знал о них.

   В порту Фридрихсгафена было пустынно. Таможенный осмотр прошел быстро, наш багаж почти не досматривался. Поезд в Штутгарт уходил лишь вечером, и мы отправились позавтракать в гостиницу.

   На первом же перекрестке я купил газету и был поражен тем, что узнал. Накануне произошло восстание флота. Со всех концов Германии поступали самые сенсационные сведения. Между прочим, сообщалось об отъезде Вильгельма II в Голландию, но официального отречения еще не было, и страной управлял рейхсканцлер Макс Баденский.

   Фридрихсгафен производил крайне мрачное впечатление: в магазинах пустые витрины, лишь в обувных магазинах можно было найти единственную, имевшуюся тогда обувь - с деревянными подошвами. Пришлось пойти в местное полицейское управление для получения временных карточек на хлеб, так как в ресторанах хлеба без карточек не давали, но к этому мы уже привыкли в Швейцарии, где карточная система также существовала. В ресторане на столике, покрытом бумагой, нам подали весьма скудный завтрак.

   Вскоре мы отправились на вокзал. В вагоне никого не было, но в последний момент перед отходом поезда к нам в купе вошел пассажир. Легко было догадаться, что это полицейский агент, которому поручено сопровождать нас. В противоположность своему французскому коллеге в Бельгарде, о котором я рассказывал выше, он оказался весьма разговорчивым собеседником. Интересуясь происходящими в Германии событиями, я пытался разговориться с ним, но узнал от него по существу не так много. Если французы ко мне приставили приятного, но молчаливого наблюдателя, то немцы снабдили теперь нас более приятным собеседником. Да к тому же, впрочем, и обстановка в Германии была иная.