Остров - Робер Мерль

Парсел не сделал и десяти шагов по улице Пассатов, когда Ивоа сказала чуть слышно:

— Свернем в рощу.

Парсел остановился и, напрягая слух, прошептал:

— Ты что-нибудь слышишь?

— Нет. — И добавила: — Я боюсь, что они в тебя выстрелят.

— Не выстрелят.

Но им тоже овладел страх. Он прислушался, вглядываясь в темноту. Ничто не шевелилось, только высоко над головой колыхались верхушки кокосовых пальм, а позади на базарной площади, мерцали огоньки доэ-доэ. Вероятно, сейчас он представляет собой отличную мишень, вырисовываясь черным силуэтом на светлом фоне. И он вошел за Ивоа в рощицу.

— Кто «они»? — спросил он, понизив голос. — Мои соотечественники?

— И наши тоже.

Ивоа сжала ему руку, чтобы он замолчал, и уверенно повела его в темноте.

Когда они легли на кровать в хижине, затворив дверь и кое-как закрепив веревками раздвижные стены, Ивоа сказала, не поворачивая головы:

— Меани тебя не убьет. Тетаити, пожалуй, тоже. Но Тими и Оху — да.

— Почему?

— Один из них застрелил Ропати. Либо Оху, чтобы получить Амурею, либо Тими, чтобы Амурея досталась Оху.

— А меня зачем им убивать?

— Они знают, как ты любил Ропати, и боятся, что ты будешь мстить за него. Но прежде они убьют Уилли.

— Почему Уилли?

— Потому что Уилли они боятся еще больше.

Она замолчала. Теперь было уже не так темно, как когда они шли с Блоссом-сквера. Через щели раздвижной стенки в комнату просачивалось слабое сияние. Повернув голову, Парсел смутно различал лицо Ивоа. Весь свет, казалось, сосредоточился на ее животе. Большой, круглый, блестящий, он выступал из мрака, словно купол.

— Не могу я поверить, что Ропати умер, — сказал Парсел.

Ивоа долго молчала, и он подумал, что она уже спит. Но тут он увидел, что ее рука легко скользит по раздавшимся бедрам.

— И я тоже, — наконец сказала она, и рука ее остановилась. — Но я мало думаю о нем.

— Почему?

— Потому что я думаю о моем ребенке.

Парсел не ответил, и она спросила:

— Это плохо?

— Нет, не плохо.

Через минуту она заметила:

— Смотри, он толкает меня ножками.

— Я ничего не вижу.

— Дай мне руку.

И она прижала его ладонь к своему животу.

— Вот! Ты чувствуешь?

Он был испуган силой толчка.

— Он не делает тебе больно?

— Да, немножко, — ответила она, смеясь счастливым смехом.

Ивоа перестала смеяться, и снова наступило молчание. Вдруг она сказала изменившимся голосом:

— Много мужчин умрет, прежде чем он родится.

Парсел похолодел, услышав эти слова, звучавшие как предсказание. С пересохшим ртом и сильно бьющимся сердцем он по-прежнему молчал. Он старался побороть свой страх. Прошло несколько минут, потом он прижался лбом к плечу Ивоа и глубоко вздохнул. Ему стало немного легче. Но когда он заговорил, голос его был еще беззвучен и прерывался от волнения.

— Быть может, и я.

Что это — бравада? Вызов судьбе? Он почувствовал презрение к себе, как только произнес эти слова.

— Нет! — ответила Ивоа с необыкновенной твердостью, как будто это зависело только от нее. — Нет. Не ты!

— Почему не я?

— Потому что я тебя защищу, — ответила она убежденно.

Он засмеялся, но, как это ни казалось нелепо, слова Ивоа успокоили его. А между тем что могла она сделать?

Опять наступило долгое молчание. Страх понемногу отхлынул, как море во время отлива, и Парселом вновь овладели мысли, занимавшие его весь этот вечер.

— Ивоа, — спросил он, — почему эти пляски?

— Почему у тебя так много «почему», о мой танэ перитани?

Она нежно улыбнулась ему в темноте. О Адамо! Адамо! Никогда он не бывает доволен, что живет как таитянин. Никогда не знает покоя. Вечно тревожится. Вечно чего-то ищет. Вечно хочет все знать.

— Почему эти пляски, Ивоа?

Она пожала своими красивыми плечами.

— А что можно сделать? — ответила она, вздохнув. — Они уходят, с ними прощаются.

— Но почему… именно эти пляски?

Он оперся на локоть, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.

— У нас других нет, — ответила Ивоа.

Он был обескуражен. Объяснение ровно ничего не объясняло. Голова его снова опустилась на подушку.

Прошла минута, потом он нащупал в темноте ее руку и, сжав в своей, уснул. Повернувшись, Ивоа вглядывалась в лицо мужа. Адамо всегда засыпал сразу, будто захлопывалась дверь.

Когда дыхание его стало медленным и мерным, Ивоа бесшумно поднялась с кровати и, выйдя из дому, отправилась в пристройку за ружьем, данным ей Ваа. Это было одно из тех ружей, которые вождь перитани хранил у себя, и Ваа показала Ивоа, как его заряжать. Ваа знала, как обращаться с оружием. Она даже стрелять умела. Ее научил вождь.

Ивоа не вернулась в хижину. Она отошла всего шага на три от пристройки, проскользнула под громадные папоротники, села, прислонившись к толстому стволу, и, положив ружье поперек колен, стала караулить. Если они явятся, то непременно пройдут через сад. Тими будет нести в руке факел. Он вставит его в дощатую стену пристройки. Затем спрячется в чаще и будет ждать, нацелив ружье на раздвижную дверь, а Оху будет караулить перед второй дверью. «Нет, — подумала она с надеждой, — Оху сегодня не придет. Сегодня ночью у него Амурея». Если Тими придет один, Ивоа сумеет его убить. Даст ему подойти совсем близко, и прежде чем он успеет воткнуть факел, она упрется дулом ему в спину…

Сжав пальцами ружье, лежавшее у нее на коленях, выпрямив стан, опершись головой о ствол папоротника, она ждала. Ей не хотелось спать. Сон навалится на нее лишь под утро, и тогда ей придется бороться с ним изо всех сил. Ей предстоит ждать много долгих часов. И она будет ждать. Она ведь не одна. С ней ребенок, он шевелится у нее под сердцем. И Адамо рядом, он спит в хижине. Ее Адамо спит себе, как будто не началась война. У него даже нет ружья! Он никого не хочет убивать. Она сурово улыбнулась в темноте. «Спи, Адамо, — шепнула она, не разжимая губ. — Спи, мой танэ. Спи, мой красивый танэ маамаа…»

Когда Парсел проснулся, еще только рассветало. Ивоа стояла, наклонившись над ним.

— Все готово, — с улыбкой сказала она.

Обычно Парсел умывался в пристройке. Он встал, открыл дверь, вышел на крыльцо и, повернувшись, затворил за собой дверь. В тот же миг хлопнул выстрел, и пуля просвистела у него над ухом.

Это произошло так внезапно, что он секунду стоял ошеломленный, глядя на рощу, так и не поняв, что стреляли в него, и даже не думал вернуться в дом.

Дверь позади него распахнулась, рука Ивоа схватила его, и он опомнился, уже стоя в хижине за запертой дверью, прислонившись спиной к косяку. Он был совершенно спокоен.