Унтовое войско - Виктор Сергеев

Муравьев понимал, что расчеты Гаврилова могли не оправдаться… И тогда верный плен, верная погибель.

Капитан «Пальметто», страшась плавания возле рифов, уговаривал генерала отказаться от плана старшего лейтенанта. Он надеялся на постоянную переменчивость ветров в Охотском море.

— Поверьте, генерал, — с улыбкой, не выпуская трубки изо рта, убеждал его капитан, — этому французскому коту не так-то легко схватить за хвост американского мышонка.

Муравьев посмотрел на старшего лейтенанта.

— Да, генерал, нас схватить не так просто, — подтвердил Гаврилов. — Мы будем уповать на переменчивость погоды. Здесь она не бывает устойчивой. Ветра могут не дозволить неприятельскому кораблю следовать за нами прямолинейным курсом. И еще наш союзник — туман. Посмотрите, что творится!

Муравьев глянул и поразился. Совсем недавно он отчетливо видел черные угрюмые скалы берега. Проглядывалось чуть ли не каждое деревце. А теперь скалы покрылись клочьями серой ваты и уже не разобрать, где урез воды Серые клочья стекали с черных боков скал и, клубясь и растягиваясь вверх и вширь, подступали к барку.

— Я на туман надеюсь более, чем на ветер, — заявил Гаврилов.

— Ну так нет надобности и в рифах!

— Нет, генерал. Надобность остается. Плыть до Аяна суток восемь, а то и более. Нельзя надеяться только на ветра и туманы. Восемь суток не столь малое время, чтобы кот не изловчился и не скушал мышонка. А пробоина в днище фрегата… Это, генерал, весьма бы нас утешило, Французы задержатся с ремонтом… сколько-то там., суток двое — трое. А может, и вовсе отвязались бы от нас. Полагаю, что от рифов нам отказываться негоже. А то, что капитан «Пальметто» против, так его и понять нужно. Он своим капиталом рискует, ему страховая компания не уплатит, ежели барк затонет. Сам виноват — связался с русскими… А плена он не страшится. Его отпустят с миром. Убедит французов, что генерал Муравьев заставил его силком принять на борт русский штаб. Да оно почитай, что так и было. — Гаврилов улыбнулся одними глазами. — Будь у этого американца выбор, он и не решился бы рисковать судном и своей собственной шкурой. Поверьте мне, знаю я этих китобоев и торговцев.

Закрылась дверь за Гавриловым. Муравьев устало опустился в кресло. Мысли лихорадочно сменяли одна другую:

«Неужели конец? Как глупо и нелепо — пускаться в плавание на легком суденышке. О чем ты думал, генерал? И еще с женой. Шесть пушек на «Пальметто». Какая же тут оборона? Догонят и возьмут в плен. Позор на всю жизнь. Привезут в Париж… Авторитет, слава, почет — все рухнет, рассеется, как мираж. Защищаться? Что могут поделать несколько десятков нижних чинов и штабных офицеров? Верная смерть. А жена? А дело амурское? Кто сплавы будет готовить? Кто доведет до конца переговоры с китайцами?

Нессельроде узнает, что я в плену — потрет эдак пальчик о пальчик, пригладит седеющие волосы, зачесанные вверх от висков, ухмыльнется эдак умильно и покойно: «Муравьев-то — слыхали? Памятника себе добивался… Подай ему Амур! Подай ему океан! Никакого вразумления не принимал. Ну и достукался!»

В груди что-то давило, спирало. Мешало дышать. Провел по лицу ладонью, ощутил припухлость под глазами. «Старею, годы уходят…».

В трюме барка полутемно. Чадили сальные свечи в штабном отделении. Нижние чины освещали себя лучиной. У них потеснее, нет ни стульев, ни скамеек. Солдаты выпросили у казаков с вельбота досок. По доске на две бочки — вот тебе и беседка. У офицеров скамейка, взятая из капитанской каюты, несколько табуреток, заимствованных у экипажа «Пальметто».

Волконский только что вернулся от генерала, сообщил, что видимость на море скверная, но панихидного настроения быть не должно.

— Мишель, не тяни душу!

— Фрегат похоже… получил пробоину на рифах. Но он еще может покуситься на нас.

— Ну, а сам генерал… Как он… это самое… выглядит? Не взволнован ли? Как Екатерина Николаевна?

— Генерал спокоен. Поглощает чай с утра и до вечера. Екатерина Николаевна вполне здорова. Читает журнал «Гирлянда».

— Наша амазонка, господа, достойна амурской экспедиции!

Волконский сказал:

— Господа, прошу прощения. Генерал приказал передать и нижним чинам сию радостную весть. Я покидаю вас.

Волконский прошел к трапу и повернул в отсек, где находились солдаты, матросы и казаки.

Дневальный, вытянувшись, отдал рапорт. С соломы поднялось несколько человек. Волконский дал знать, что фрегат «Лa-форт» получил пробоину и отстает от «Пальметто». Ночью можно спокойно спать. А утром…

— Утро вечера мудренее, ваше благородие, — проговорил светлоглазый широколицый улыбчивый солдат, накидывая шинель на плечи.

Дневальный, почесав в затылке, неуверенно спросил:

— А нельзя ли дознаться, ваше благородие, как нам быть, ежели француз-таки настигнет нас в море? Сражаться будем или как? А то мы с панталыку сбились.

— Будем сражаться.

— Да уж сил нету. С этими… с якорями… выбегались, как новобранцы. Люди вповалку лежат.

— Из дому-то давно?

— На войну взяли.

— За ночь, братец, отдышишься, в прежнюю силу войдешь, — отвечал Волконский. — Спать надо, чтобы душа и тело не тосковали.

С соломы, из темноты, хохотнули:

— Он, ваше благородие, со страху сна лишился. Ему хоть глаза зашивай!

Дневальный, не обращая внимания на смешки, зажег пучок лучины и вставил его в подернутый копотью светец.

— А про плен ничего не слыхать?

— От водяной! Какой ишо тебе плен?.

На свет подошел матрос с заспанным лицом, усы колечком.

— Сделай благодарность генералу, что он тя заставил верповаться, — проговорил добродушно матрос. — А то давно бы в плену сидел, либо у морского царя дневалил. Фрегат-то видел? Как вымахнул… только-только проскочили.

Дневальный раздумчиво произнес:

— А ведь «Пальметто» не русский корабль, а американский. Нам вроде бы ни к чему его защищать. А, братцы?

Волконский строго заметил:

— Если дело дойдет до абордажного боя, генерал прикажет поднять на «Пальметто» русский флаг.

Двое суток плавания прошли спокойно, и на «Пальметто» начали уже подумывать о том, что фрегат получил на рифах крупную пробоину и не может их преследовать.

Видимость на море нисколько не улучшалась, часто брызгал дождь, с берегов тянулись белые саваны туманов.

Тревожная весть поступила под вечер. Сигнальщик с площадки верхней мачты заметил ка короткое время над пеленой тумана неясные очертания, весьма похожие на макушки мачт. Сразу же известили Муравьева. Он распорядился усилить наблюдение. На салинге теперь дежурили двое сигнальщиков.

Быстро смеркалось. Ветер неистово завывал в снастях. Погодка разыгралась вовсю.

Ночью Муравьев проснулся. Ворочался с боку на бок, прислушивался к завыванию ветра и все думал и терзался: «Неужели конец? Неужели дело Амура поведет другой?». Нехорошее предчувствие, коснувшись его души, уже не покидало его который час… Не выдержав, он осторожно поднялся, оделся, оглядел себя в зеркало.

«Вид неахтительный», — отметил он про себя и вышел на палубу.

Всюду темно. Генерал с вечера приказал не зажигать фонарей. За кормой клокотала и бурлила вода, клубящиеся серые фонтаны с плеском залетали на палубу.

Муравьев поднял воротник шинели, держась за поручни, огляделся.

В нескольких шагах от него неясно виднелась сутулая спина рулевого. За штурвальным колесом чернел брус фок-мачты. Над головой скрипели реи. «Грот-мачта со стеньгой[50], — вспомнил Муравьев. — Не лопнула бы…» Парус, протянутый между передней и средней мачтами, выгнулся под бешеными порывами ветра, снося судно. «Штурвальный что-то заметил, — пронеслось в мыслях у генерала. — Надо спросить у него».

Он не успел ступить и шага, как по борту из клокочущей темноты ночи выдвинулось что-то огромное, заслонившее собой тучи и серые барашки волн. Высоко в небесах закачался круг яркого света, а чуть ниже высветились латинские буквы: «Лa-форт». Возле светового круга плясали тени… Не то крикнули оттуда, не то забормотал и завыл ветер в снастях такелажа.

Муравьев поспешно перекрестился. Черная громадина пронеслась мимо, унося с собой клочок света, который еще немного померцал в ночи, во мгле и тумане, и погас.

Генерал вытер со лба холодный пот.

«Пронесло! Заметили на «Ла-форте» или нет? Все под смертью ходим, все до единого. Какой-то сажени не хватило для столкновения. Барк треснул бы, как скорлупа. Люди проснулись бы в объятиях морской пучины. Проснулись бы, чтобы через мгновенья ужаса заснуть навеки на дне моря».

Случайность поставила его на грань жизни и небытия. Ежась под холодными порывами ветра, он размышлял о превратностях судьбы. Пришла в голову мысль о том, что провидение стало на его сторону. Он как-то легко и просто утвердился в правомерности своей мысли и, пожалуй, впервые после того, как барк покинул амурский лиман, генерал почувствовал в себе спокойную уверенность.