Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

Когда разведчики Никитина стали регулярно отлавливать агентов-профессионалов Соловьева, опять возникла старая проблема: «Где их держать?»

Голиков со своим отрядом переходил из села в село. У него не было постоянного штаба. Естественно, не было капитального здания, чтобы держать арестованных. Обычные коровники и сараи для этого не годились.

К чести Аркадия Петровича хочу отметить: в холодный темный погреб никого ни разу не посадил. Голиков считал такое обращение недостойным даже для врагов.

Выход Голиков нашел неожиданный. Пленников он стал держать у себя в штабе. Не в кладовке, не в пыльном чулане, а в соседней комнате. За стенкой. Правда, помещение все равно оказывалось темноватым: окна круглые сутки были закрыты ставнями. Имелось и другое неудобство. Принимая во внимание крайнюю опасность пленных, их связывали. Путы распускали только дважды в день — чтобы накормить и сводить «по нужде». Понятно, что в коридоре у дверей круглые сутки дежурили часовые.

План у Аркадия Петровича поначалу был такой. Пусть посидят. Будет готовиться большая операция против Соловьева — пришлют ему, Голикову, подмогу. Человек тридцать. Когда подмога пойдет обратно — он пленных с этим конвоем и отправит. На целый чоновский отряд Соловьев нападать уже не станет. Побоится.

Такой проект не был личным изобретением комбата. Еще у Льва Толстого в его «Кавказском пленнике» реалист Аркаша Голиков прочитал, что на Кавказе, в похожей ситуации, когда абреки то и дело перехватывали своих людей, которые попали в плен, для безопасного передвижения формировались специальные конвои. Колонну оберегали конные отряды, иногда с пушками. Артиллеристы шли всю дорогу с дымящимися фитилями, которые оставалось только поднести к полке с порохом.

Но пленные хакасы конвоя ждать не стали. Два разведчика, которых держали в соседней с Голиковым комнате и у которых были связаны руки и ноги, перегрызли ночью толстые пеньковые веревки. Зубы у них были замечательно острые.

Дальше все было просто. Лазутчики ночью попросились в сортир. Часовые, полагая, что у тех связаны руки, без всяких предосторожностей открыли дверь. Пленные сбили красноармейцев с ног, отобрали винтовки, никого не застрелили, чтобы не подымать шума, и убежали. Поймать их не удалось.

Побег двух смельчаков прямо из штаба Голикова стал сенсацией. Об отваге и находчивости разведчиков Соловьева говорили во всех селениях. Герои, вероятнее всего, давали товарищам уроки и всякого рода наставления, как можно убежать от самого начальника боевого района, «от Аркашки», если посадят в тот же самый штабной дом.

Когда Аркадию Петровичу доставили еще двоих лазутчиков, все повторилось. Агентов снова поместили в той же комнате. Больше было негде. Опять связали. Зубы и у этих парней оказались острые. Пленники снова перегрызли ночью веревки, снова, под утро, когда сильно дремлется, позвали часовых. Открылась дверь, узники отпихнули красноармейцев и кинулись к выходу.

Но Голиков тоже проводил занятия на тему: «Как нужно охранять пленных». Новых смельчаков вторая пара часовых застрелила во дворе, когда беглецы пытались перелезть через забор.

Уже в 18 лет Голиков не повторял своих ошибок.

Они были пойманы в разное время. Долго молчали на допросах. Наконец, сначала один, затем второй (независимо друг от друга) согласились показать базы Соловьева. Обе находились в разных местах, в ста с лишним километрах от ближайшего населенного пункта.

Лазутчики по-честному привели. Показали. Да, базы действительно тут были. Только «горные партизаны» совсем недавно отсюда ушли. Лазутчики, верные Соловьеву, терпеливо ждали, пока те покинут насиженные места.

И в первом, и во втором случае Аркадий Петрович прошел по таежно-весеннему бездорожью сто километров только в один конец. Когда же Голиков убедился, что его околпачили, — обратно соловьевских разведчиков через всю тайгу он не повел. Приказал расстрелять.

Многие лазутчики Соловьева были отважны и профессиональны. Об этом свидетельствует такой случай. Был задержан крупный разведчик Сулеков. После многочасового допроса он согласился на перевербовку. Условия были такие: Сулеков показывает место, где находилась еще одна база Соловьева, и его тут же отпускают домой.

Небольшой отряд во главе с Голиковым двинулся к базе. Сулеков служил проводником. По дороге он вдруг заявил, что хочет сдаться в плен по всем правилам. Для этого Сулеков считает нужным вручить свой карабин, чтобы его, пленного, не обвинили, что он скрыл свое оружие. Спрятан карабин был на берегу Июса.

Чтобы забрать (и сдать!) карабин, надо было сделать большой крюк. Голикову было жаль времени, которое придется потратить, но он согласился. Речь шла о соблюдении юридических формальностей, от которых зависела человеческая судьба.

Дошли до Июса. Сулеков на самом деле достал из тайника новый карабин и при бойцах вручил его Голикову. Сцена получилась слегка театральной. Все немного расслабились. Связывать недавнего узника не стали. Сулеков, чувствуя себя как бы восстановленным в правах, отозвал Голикова в сторону: «Командир, есть важный разговор». Голиков направился к нему. Внезапно Сулеков с разбега ударил комбата головой в живот. У Голикова перехватило дыхание. Что до «раскаявшегося» пленника, то он бросился бежать.

Понимая, что человек такой отваги и такой изобретательности еще может пригодиться, Голиков сделал несколько выстрелов вслед — но по ногам. Одна пуля попала в голень. Сулеков захромал и кинулся в холодную воду Июса. Ловить его в речке, в холодном весеннем потоке, было бессмысленно. Голиков еще раз выстрелил вслед. До другого берега Сулеков не доплыл.

Вот и все, что было. Сулеков оказался восьмым и последним, кого Голиков назвал в своих показаниях. Сведения перепроверяли. Список не пополнился ни одним свежим именем. Голиков сообщил правду. Ему нечего было скрывать.

Историю восьми пленных я впервые рассказал в 1989 году в статье «Искупление». Она была опубликована в «Литературной газете». А потом, более подробно, — в документальном романе «Рывок в неведомое». Солоухин в «Соленом озере» ссылается на обе работы, но, как мы много раз убеждались, «правда и только правда» ему никогда не была нужна.

Если мы сейчас мысленно пройдемся по этому списку, то нас ждет нешуточное открытие. Реально Голиков сурово обошелся всего лишь с тремя пленниками. Тремя вражескими разведчиками.

Голиков был готов даровать им жизнь в обмен на помощь своему отряду. Разведчики-хакасы — воздадим должное их мужеству — остались верны Соловьеву.

Каждая из сторон, все четко взвесив, сделала свой выбор.

Аркадий Петрович по-военному сурово распорядился судьбой трех агентов атамана в нечеловеческих условиях для него самого. Ведь для будущего писателя война шла сразу на два фронта. Он сражался с двумя противниками: со штабом ЧОН и с атаманом Соловьевым. При этом Соловьев представлял наименьшую опасность.

Восемнадцатилетний Голиков в ответ на все это не запил, не стал алкоголиком и не совершил ни одного дикого, бессмысленного поступка «со зла».

Однако автор «Соленого озера» и окололитературная шпана, лжебиографы и хакасские ленивые, безграмотные лжеученые десятки раз называли Аркадия Петровича «психом», который якобы занимался «геноцидом хакасского народа».

Голиков всего-навсего остался верен своему долгу перед Родиной.

Теперь прикиньте, сколько изощренной лжи было вылито на голову будущего писателя за то, что эти трое оказались достойными, но непримиримыми, то есть смертельно опасными противниками. Но одержал победу Голиков, не они.

Дневников или писем о житье-бытье А. П. Голикова в Красноярске летом и осенью 1922 года не сохранилось. Когда с Аркадием Петровичем на войне случалось что-либо серьезное, он надолго затихал, чтобы не волновать родных. Друзей рядом не было. Два близких человека — Никитин и Кожуховская — остались в Хакасии. Все переживания и думы Аркадий Петрович носил в себе. Так что мы никогда не узнаем, какими мыслями с самим собой обменивался человек, судьбой которого одномоментно занимались пять не слишком милосердных ведомств.

Голиков не считал себя виноватым. При этом я не представляю, какого решения он ожидал. Время было неустойчивое, «с обвинительным уклоном». Аркадий Петрович в равной мере имел шанс быть полностью оправданным или приговоренным к расстрелу.

Голикова должно было нравственно поддерживать то обстоятельство, что ни одно обвинение против него не было доказано; ни одно его собственноручное показание не было опровергнуто или поставлено под сомнение.