Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы - Филип Фармер

Дэвис, сидя, выпрямился. В глазах мелькнул интерес:

— Да?

— Ты преодолел промежуток и опустился на планку. Но твоя нога зацепилась за ее конец. В результате ты приземлился больно и мучительно. Ты мог бы тогда свалиться с планки, если бы не схватился за нее сбоку.

Фаустролл умолк. Дэвис спросил:

— Ну и что из этого?

— Экстаз — это прекрасно. Он благополучно перенес тебя. Но потом — ты зацепился за планку. Пришла реальность, экстаз исчез.

— И что из этого?

— Мы проводим аналогию, возможно, прибегаем к иносказанию. Вспоминай тот прыжок, друг, в то время как твое странствие есть поиски того, что может быть воображаемым. Экстаз нематериален и дается временно. А реальность жестока и продолжительна и часто мучительно и больно калечит. Что ты станешь делать, если обнаружишь, что та женщина вовсе не была беременна, и никакого ребенка нет?

Реальность может быть дубинкой, которая расшатает твою возможность снова ощущать тот экстаз. Мы надеемся, и это тебе на благо, что ты никогда не найдешь этого ребенка.

Подумай об этом.

Джоди Линн Най

Коль не по нраву пьеса королю…[33]

— Нет, вы слушайте те строчки, которые произносите, — просил свою труппу Вильям Шекспир. — Если вы станете просто декламировать, вы не вызовете сочувствия у публики. — А вы, сэр, — он повернулся лицом к одному из актеров, — вряд ли они будут переживать за вас. Вы гнусный непорядочный негодяй, выдумщик, лжец и клеветник. Ваше наказание, по крайней мере, в высшей степени заслужено.

— Виновен, как сам грех, милорд, — ухмыльнулся Вашингтон Ирвинг, облокачиваясь о поручни судна «Город Лондон». — Не могу не надеяться на сочувствие. Оно в натуре человеческой. Сожалею, Вилл. Попытаюсь еще раз быть нераскаявшимся Люцио. Повторю снова, мера за меру.

Вилл отвернулся, чтобы слегка улыбнуться каламбуру молодого человека.

— Ну, так сделайте это. А вы, герцог, умоляю, попытайтесь быть более величественным. Вы же центральная фигура, из-за вас все и случается.

Аристофан резко кивнул ему. Из-за своих черных, как вороново крыло, бровей и курчавых, точно у барана, волос, он все время выглядел строго, но Вилл понял, что это выражение лица скрывает могучее чувство юмора. Он был также неисправимой «сухопутной крысой» и страдал всякий раз, когда Труппа Шекспира путешествовала по Реке на какие-нибудь гастроли. Он неверной походкой прошелся по палубе и ухватился за поручень рядом с Ирвингом. Его оливкового цвета лицо побледнело.

— Скоро мы пристанем к берегу, амики Виль?

— Как только увидим знамя, мой друг, — пообещал Шекспир, — но только если народ Алкополандо падет в пределах границ тех, кто готов принять и выпустить на сна сушу такими, как мы есть. Строчку, пожалуйста, мистер Ханг.

— «Честь в том залог, — ты женишься на ней», — тотчас выдал Ханг Йи, сидевший на бочке против двери каюты. Их суфлер никогда не нуждался в том, чтобы обращаться к тексту: он был записан в его вместительной памяти.

Внезапный шум прервал их беседу.

— Эй, Вилл, — взывал к нему Гарун Бакстер, размахивая деревянным рогом. — Так мы играем финал или нет? У Уэббера как раз достаточно пороха для того, чтобы мы еще разок пробежали пьесу, прежде чем остановиться и снова повторить.

— Ты прав, Гарун. Очень хорошо! Начнем! — Вилл хлопнул в ладоши и перекричал весь шум голосов на трех ведущих суднах. — И — раз, два, три!

Когда он проснулся в этом мире, голый и безволосый, Шекспиру достаточно повезло, чтобы попасть среди большого количества людей, явившихся сюда из его собственной эпохи, из Англии конца семнадцатого века, включая даже двух актеров его компании из Стратфорда — уж это было просто чудо! Поскольку здесь не было нужды бороться за одно только выживание, казалось в высшей степени естественным продолжать с того места, где они остановились. В течение короткого промежутка времени Малый Стратфорд, под каким названием стала известна тесная группа лесов и опушек, хвасталась тем, что является единственной организованной театральной труппой и вверх, и вниз по Реке.

Ведущая актриса была сестра Маргарет, бывшая монахиня, которая обожала шекспировские драмы и разражалась истерическим смехом каждый раз, когда слышала реплику «Офелия, иди в монастырь!», хотя ни разу не объяснила, почему. Раз уж она пережила потерю своей религии, монашеской одежды и безопасности монастыря, они с Биллом стали неразлучны. Не будучи красавицей с точки зрения других мужчин, она обладала сияющими темными глазами и густыми черными волосами — два качества, которые Вилл всегда считал привлекательными. Фигура у нее отнюдь не была сформирована из одних костей, что ценили уроженцы двадцатого века, но она была пышной и обладала теплыми изгибами тела. В этой комедии она играла миссис Овердан, но она уже успела побывать няней Джульетты, Элизабет Вудвилл и аббатисой Эмилией, все она исполняла с одинаковой самоуверенностью. Она изображала ведущую хора и играла мелкие роли, и все же у нее оставалась энергия для того времени, когда они вдвоем оставались наедине. Поистине Господь призывал служить себе самых невообразимых женщин. Она была удивительным адресатом сонетов.

Остальные три драматурга пришли в Малый Стратфорд по одному. На второй год после воскрешения по Реке приехал Ирвинг вместе с Хангом Йи — в лодчонке из бамбука, нечто вроде рыбацкого судна. Американец оказался дружественно настроенным и сердечным, всегда готовым погасить любой спор при помощи юмора. Ханг Йи был просто сокровищем. Он держал в уме все тексты, какие он когда-либо читал, какие бы они ни были банальные, но среди них — все пьесы Вилла. Другой житель двадцатого века называл этот талант «зрительной памятью». Что бы это ни было, Вилл благословлял это качество, Потому что всякий раз, когда появлялся любой незнакомец из шестнадцатого столетия и узнавал, кто он такой, он требовал отрывок из одной из его пьес. Как автор своих произведений, он хранил в памяти определенное количество им написанного, но в качестве драматурга он вечно вынашивал новые проекты и расстраивался, если его аудитория требовала всего лишь тех же старых вещей.

Аристофан прибыл в Малый Стратфорд с группой Второй Попытки, и, когда они двинулись дальше, он остался, говоря, что нашел свою церковь. Английский у него был неважный, но вразумительный. Он быстро совершенствовался в этом языке, пока учился переводить собственные произведения, так что затем уже смог писать на английском и на эсперанто. Вилл был знаком с классиками, поскольку без стыда и совести заимствовал строки своих исторических пьес у афинян. Аристофан философски относился к тому, что его использовали как источник для заимствования реплик. Он признавался, что и сам почерпывал свои идеи у предыдущих драматургов и историков, и ему было небезынтересно, что они думают о нем. Что делало его несчастным, так это то, в то время как все остальные были равны в языке, популярности и качестве представления, современная публика все же предпочитала произведения Шекспира его пьесам.