Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем же вы преимущественно интересуетесь? – приставал он.
– Психологией, – одномерно отвечала я.
– Кто у вас читает ее?
– Введенский.
– Интересно?
– Очень интересно (я торопилась допить свой чай); в особенности книга, которая им рекомендуется в качестве пособия…
– Какая же? скажите?
– Вам-то во всяком случае это неинтересно знать… – И несмотря на дальнейшие приставания, он так и не узнал имени автора. Я поторопилась уйти поскорее и, выходя из комнаты, вздохнула облегченно, – точно избавилась от тяжкого кошмара…
В зале по-прежнему толпилась масса народа.
28 сентября
…Когда я оглядываюсь назад на все последнее время – мне даже как-то страшным кажется, как могла я вынести такие нравственные мучения, тем более ужасные – что ни для кого они не заметны?
Да… это время прошло, и кем же я вышла из этих, вполне, впрочем, заслуженных испытаний? После того как я узнала, что у меня неврастения, – я вполне поняла, отчего временами душевная боль доходит до острого, почти физического страдания… В лекциях Кожевникова я читала, что эта болезнь развивается вследствие «психических влияний угнетающего свойства» – совершенно верное мнение. Моя живая, нервная натура не выдержала нашей изуродованной жизни… и в то время, когда я, страстно стремившаяся к науке, наконец-то, достигла пристани, – оказалось на поверку, что заниматься-то, учиться-то – и не могу! Полное переутомление и потеря памяти в связи с чрезвычайной нервной восприимчивостью…
Положение драматическое.
И я не знала об этой своей болезни и все время с ужасом думала, не схожу ли я с ума, но к врачу обратиться не догадалась, до тех пор, пока случайно в Киеве не решилась пойти к П-ву… Этот странный человек, лечивший индийской медициной, именно потому и навел меня на мысль обратиться к нему, что не был врачом по профессии, к которым я относилась с недоверием… Но лекарства его обходились мне слишком дорого, не по моему студенческому карману – и я оставила его лечение (принесло ли оно мне действительную пользу – не знаю, но я во всяком случае в него верила).
Это было прошлою осенью. Прошло несколько месяцев – в феврале получаю письмо о болезни Вали, – и началась для меня страшная нравственная пытка, отголоски которой, вероятно, никогда не исчезнут во мне и окончатся лишь с моею жизнью.
Вчера я получила от нее письмо, где она пишет, что «кажется, выздоровела окончательно», доктор отменил лекарства… Я просто ни поверить, ни радоваться не смела от неожиданности: нет, не может быть! это уже слишком! вероятно, что ей только стало лучше… А если правда?
Великий Боже, я испытываю такое чувство, как будто бы вновь родилась наша Валя… Получить воспаление почек в 20 лет, быть лишенной возможности свободно двигаться, постоянно лежать, быть обреченной на вечную диету… – и это при слабом характере, склонном к меланхолии, при страшной нравственной анестезии близких ей, которые не способны ни утешить, ни ободрить ее, а только втягивают ее еще глубже в мрачное настроение – что может быть печальнее? Это почти немая нравственная смерть, на которую я обречена была смотреть, повергнутая в полное отчаяние, не имея возможности помочь так, как хотела бы… Временами, в отчаянии, я думала – не лучше ли будет, если Валя умрет, нежели будет жить; но тут являлась мысль о ребенке: мне становилось страшно за будущность малютки, и я с ужасом отталкивала от себя мысль о смерти. Каковы бы ни были условия – все ж можно надеяться, что по крайней мере ребенок вознаградит сестру за все.
Люди сильные духом выходят из страданий еще более крепкими, слабые – разбиваются; для натур от природы нравственно тупых они проходят бесследно. Так случилось и в этот раз…
11 октября
Да, вот оно начало… чего? – конца? – Нет, но начало «страдания за грехи отцов». Впрочем, оно уж давно началось, давно еще, с 18–19 лет, когда впервые начали портиться мои нервы, теперь же – переход на «телесные явления».
Началось все с пустяка: в начале августа комары накусали мне ногу, я расцарапала кожу до крови и, не промыв, залепила пластырем, который вскоре пропитался южной пылью, так как я ехала в это время в Киев; после такого лечения «домашними средствами» – получилась язва, которая теперь второй месяц не поддается никакому лечению. Не обращая на нее серьезного внимания и замечая только, что от одного лекарства лучше не делается, – я обратилась к какому-то немцу, который, сказав: «пустяки, заживет», только растравил рану; выйдя из терпения, я пошла к гомеопату, который добросовестно не поручился за успех лечения одними внешними средствами, а внутренние принимать оказалось невозможным, так как я не могу бросить свои пилюли от нервов; и наконец я догадалась обратиться к нашей женщине-врачу О.Ю. Ка-нской, направившей меня к хорошему доктору, который дал дельный совет: бинтовать ногу, а научиться советовал у О.Ю. Но в тот же день вечером, с необыкновенной легкостью у меня появились два нарыва: на левой руке и ноге. Сегодня была вновь у Ка-нской; та ахнула, взглянув на рану, и, узнав еще о нарывах, задала мне лаконический вопрос:
– У вас в семье все здоровы? ваш отец не был болен?
А… вот уже до чего дошло, подумала я, но при Леле Ст. язык не поворачивался сказать, что мой отец умер от прогрессивного паралича…
Колкое, острое страдание причинила мне мысль о возможности заражения отца специфической болезнью еще в прошлом году, и как спокойна я теперь, когда на мне явилось отражение этого заболевания! Отчего это? или нервы стали лучше? или я уж слишком много страдала нынче весной, что теперь на меня нашло такое спокойствие?.. И я улыбнулась и сказала:
– Мой отец умер слишком давно, чтоб я могла что-нибудь помнить о нем, мать – женщина, страдающая нервами, а у меня в детстве была золотуха. О.Ю. покачала головой, и осторожно сказала:
– Может быть, вам надо что-нибудь принимать внутрь; вы не беспокойтесь; ведь есть отраженные заболевания…
Да, знаем мы эти «отраженные заболевания»… Мне известно, что отец до женитьбы вел далеко не нравственную жизнь, имея связь с одной красивой работницей на фабрике, мне говорили о безнравственности моего отца в таких выражениях… и я слушала, как будто это так и следует. Ведь со стороны смотреть это прямо ужасно – видеть молодую девушку, страдающую за «грехи своего отца». Вот уж истинно похоже на «Невинную жертву» д’Аннунцио. Я вдвойне невинная жертва: со стороны матери, испортившей мне нервы ненормальной жизнью, с другой – со стороны отца, оставившего мне в наследство такое «отраженное заболевание»…
Имею ли
