Августовские пушки - Барбара Такман

Еще больше Джеллико встревожился, когда на борту немецких траулеров, захваченных 5 августа, были обнаружены почтовые голуби — как подозревали, с их помощью немцы передавали информацию подводным лодкам. Его опасения усугублялись страхом перед минами — немцы заявили, что минные постановки они будут вести без всяких ограничений. Когда же 9 августа легкий крейсер таранил и потопил германскую подводную лодку U-15, то это больше обеспокоило Джеллико, чем обрадовало, и он поспешил отослать все крупные боевые корабли из «зараженного района». Однажды на рейде в Скапа-Флоу орудийный расчет вдруг открыл огонь по какому-то движущемуся предмету, доложив о замеченном перископе, и поднялась лихорадочная стрельба, а эсминцы бросились выискивать подводную лодку. Тогда адмирал отдал приказ выйти в море всему флоту из трех эскадр линкоров. Корабли провели в море всю ночь, в страхе перед тем, что, как признавал даже составитель официальной истории военно-морского флота, «могло быть тюленем». Флот дважды переводили на более защищенную базу: сначала на Лох-Ю на западном побережья Шотландии, а потом — в Лох-Суилли на северном берегу Ирландии — и дважды возвращали. Два раза Северное море оставалось в полном распоряжении немцев, знай те об этом. Если бы в это время немцы организовали наступление силами своего военно-морского флота, то его результаты могли бы быть поистине ошеломляющими.

То впадая в истеричную нервозность, то вздрагивая и испуганно шарахаясь, точно лошадь, заслышавшая в траве шорох змеи, английский флот все же занялся своим делом — приступил к установлению блокады и патрулированию Северного моря, непрерывно, вахту за вахтой, высматривая, не появится ли враг. Имея в боевом строю 24 дредноута и зная, что у Германии кораблей такого класса от 16 до 19, англичане могли уверенно полагаться на свое преимущество, а в более высоком классе линкоров считали себя «заметно превосходящими восемь германских». Но над ними довлело ощущение, что окончательно вопрос разрешится только в результате реального столкновения.

В течение недели, пока осуществляется переход транспортов, «у немцев имеются самые сильные стимулы для действий», предупреждал 8 августа Джеллико Черчилль. Но на горизонте не было замечено даже такой малости, как торпедный катер. Бездействие противника только усугубляло напряжение. Где-то на просторах океанов действовали его отдельные боевые корабли: «Гебен» и «Бреслау» — в Средиземном море, «Дрезден» и «Карлсруэ» — в Атлантике, а «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Эмден» из эскадры фон Шпее совершали в Тихом океане смелые рейды — или же дерзко уходили от ответа, но флот Открытого моря, затаившийся без движения за Гельголандом, казалось, предвещал нечто куда более зловещее.

«В высшей степени необычное молчание и бездеятельность врага могут быть прелюдией к его серьезным и смелым действиям… возможно, крупномасштабной высадке десанта на этой неделе», — предупреждал Черчилль руководство флота 12 августа. Он предложил, чтобы Гранд-Флит выдвинулся ближе к «театру, где предстоят решительные действия». Джеллико, однако, продолжал вести патрулирование на серых водных просторах между оконечностью Шотландии и Норвегией, и только однажды, когда переброска на континент британского экспедиционного корпуса была в самом разгаре, осмелился спуститься южнее 56 параллели. В период с 14 по 18 августа транспорты 137 раз пересекали Ла-Манш, и все это время Гранд-Флит в полном составе, вместе со своими эскадрами и флотилиями сопровождения, в напряженном ожидании вел патрулирование, высматривая белый след торпеды, стараясь уловить радиосигнал, который подскажет, что германский флот вышел в открытое море.

Гросс-адмирал фон Тирпиц, германский Фишер, отец, создатель и душа германского флота, «вечный Тирпиц», с белой, как у Нептуна, раздвоенной бородой, занимал пост статс-секретаря военно-морского ведомства с 1897 года, и к своим шестидесяти пяти годам на одном посту прослужил дольше, чем любой другой министр со времен Бисмарка. Но его держали в неведении о военных планах, имевших прямое отношение к тому оружию, которое он выковал. План войны «военно-морской штаб хранил в секрете даже от меня». Когда 30 июля Тирпицу показали оперативные приказы, он узнал «страшную» тайну: никакого плана не было. Наличие у Германии сильного военно-морского флота стало главным фактором вовлечения страны в войну, но когда война разразилась, оказалось, что в самой войне флоту не отводилось никакой активной роли.

Если бы кайзер ограничился чтением книги Кеннета Грэма «Век золотой» — похожим на сон рассказом о детстве английского мальчика, окруженного холодным миром взрослых, — которую он держал на прикроватном столике на своей яхте, то вполне возможно, что войны бы и не было. Но германский император отличался эклектичностью и прочитал книгу, которая увидела свет в 1890 году и в своей области произвела такое же громадное воздействие, как «Происхождение видов» в биологии и «Капитал» в экономической теории. Во «Влиянии морской силы на историю» адмирал Мэхэн продемонстрировал: кто контролирует морские коммуникации, тот управляет своей судьбой; тот, кто господствует на море, является господином положения. Перед внутренним взором впечатлительного Вильгельма открылось потрясающее видение: Германия должна главенствовать не только на суше, она должна стать и владычицей океанов. Началась реализация программы строительства военно-морского флота, и хотя Германия не могла сразу же нагнать Англию, но при той настойчивости и энергичности, с какой шла судостроительная программа, рано или поздно это грозило произойти. Подобная перспектива бросала вызов морскому превосходству, на котором строились расчеты Великобритании, и заведомо обуславливала вероятность ее враждебной позиции в войне и, следовательно, применение против Германии главного британского оружия — блокады.

Как страна сухопутная, Германия могла бы вести вооруженную борьбу с любой возможной коалицией континентальных держав, продолжая беспрепятственно ввозить товары морским путем до тех пор, пока остается нейтральной Великобритания, ведущий коммерческий морской перевозчик в мире. В этом отношении Германия была бы более сильной державой без флота, чем обзаведясь им. Бисмарк неодобрительно относился к подрыву мощи на суше за счет авантюр на море, которые лишь могли прибавить врагов на морском театре. Вильгельм к подобным доводам не прислушивался. Он был околдован Мэхэном и запутался в личной ревности, разрываясь между своей любовью и ненавистью к Англии как нации мореплавателей. Эти смешанные чувства ежегодно обострялись во время «Каусской недели», когда на острове Уайт проходила традиционная парусная регата. Кайзер видел в военно-морском флоте тот нож, которым он рассечет окружение. Он то настойчиво твердил, что враждебность Англии — самое последнее, чего бы он хотел, то заявлял, что «больший флот, хорошенько напугав англичан, приведет их в чувство». Тогда они «смирятся с неизбежным, и мы станем лучшими в мире друзьями». Тщетно германский посол в Англии предупреждал кайзера о сомнительной логике этой политики. Тщетно Холдейн приезжал в Берлин, напрасно Черчилль предостерегал, что в англо-германских отношениях флот сыграет ту же роль, что и Эльзас-Лотарингия. Предложения о фиксированном соотношении морских сил или об ограничении военно-морского строительства были отвергнуты.

Вызов был брошен, и вполне естественно было ожидать враждебности Великобритании. Была и другая цена. Построенный с огромными затратами, военный флот забирал у армии и деньги, и людей — достаточно для комплектования двух армейских корпусов. Если не брать в расчет вариант, что создание флота не преследовало никакой цели, то он должен иметь стратегическое предназначение: либо предотвратить появление дополнительных дивизий, противостоящих армии своей страны, либо не допустить блокады. Как признавалось в преамбуле германского закона о военно-морском флоте 1900 года: «Военно-морская блокада… даже если она продлится всего лишь год, уничтожит внешнюю торговлю Германии и приведет страну к катастрофе».

Флот рос, как по своей общей мощи, так и по своим возможностям, увеличивалась численность обученного рядового и командного состава, немецкие инженеры улучшали артиллерийские системы, повышали бронепробиваемость снарядов, усовершенствовали оптические инструменты и дальномеры, повышали сопротивляемость к разрушению броневого листа. И поэтому флот становился слишком ценным ресурсом, чтобы его можно было потерять. Хотя по соотношению «киль на киль» германский флот приближался к английскому, а по артиллерии превосходил его, кайзер, который вряд ли забывал о том, что у Германии не было собственных Дрейков или Нельсонов, никогда по-настоящему не верил, что германские корабли и матросы способны нанести поражение английскому флоту. Ему была невыносима сама мысль о том, что его «дорогуши» — так Бюлов называл кайзеровские линкоры, будут покорежены снарядами, запачканы кровью, или, в конце концов, израненные и потерявшие управление, утонут в морской пучине. Тирпиц, кому Вильгельм некогда пожаловал дворянство, присовокупив к фамилии частицу «фон», но чьи теоретические воззрения исходили из необходимости использовать флот для боя, начал казаться кайзеру опасностью, чуть ли не такой же, как и враг. Постепенно адмирала отодвинули в сторону, перестав числить среди ближайших советников кайзера; на совещаниях больше не раздавался его высокий, писклявый, как у ребенка или евнуха, голос, который было удивительно слышать от человека такого рослого телосложения и со столь агрессивным поведением. И хотя Тирпиц оставался главой морского министерства, всю военно-морскую политику определяла, при общем руководстве кайзера, небольшая группа, состоящая из начальника морского генерального штаба (адмирал-штаба) адмирала фон Поля, главы морского кабинета кайзера адмирала фон Мюллера и главнокомандующего флотом адмирала фон Ингеноля. Хотя Поль и выступал в поддержку стратегии, нацеленной на сражение, он был ничтожеством, который удостоился наивысшей степени незаметности, какая только была возможна в гогенцоллерновской Германии, — его ни разу не упомянула в своей энциклопедии слухов княгиня Бюлов. Мюллер относился к тем придворным лизоблюдам и педерастам, которыми декорируют двор, выдавая их за советников суверена; Ингеноль был офицером, «имевшим оборонительную точку зрения на операции флота». «Мне не нужен человек, который будет давать указания, — заявлял кайзер. — Я и сам с этим справляюсь».