Августовские пушки - Барбара Такман

Три года он боролся, прибегая ко всем имевшимся у него средствам убеждения, чтобы склонить воюющие стороны к переговорам о мире, «мире без победы». Нейтралитету, на который опирались усилия Вильсона, способствовали многочисленный поток ирландцев и то, что можно назвать настроениями против Георга III, а также громогласные прогерманские группы, начиная от гарвардского профессора Гуго Мюнстерберга и кончая завсегдатаями пивных в Милуоки. Возможно, они и взяли бы верх, если бы не фактор, перед которым Вильсон был бессилен и который в формировании общественного мнения Америки сослужил огромную пользу союзникам — и вовсе не английский флот, а германские недомыслие и безрассудность.

В начале войны, 4 августа, президент в письме другу выразил лишь «крайнее неодобрение» по отношению к конфликту по ту сторону океана и воюющие стороны для него ничем друг от друга не отличались. А 30 августа, через месяц боев в Бельгии, советник президента полковник Хауз отметил, что президент «глубоко переживает разрушение Лувена… В своем осуждении Германии в этой войне он идет даже дальше меня и едва не позволяет своим чувствам возложить ответственность за случившееся на весь немецкий народ, а не только на руководителей страны… Он высказал мнение, что если Германия победит, то наша цивилизация двинется в другом направлении и превратит Соединенные Штаты в военное государство». Несколько дней спустя Спринг-Райс сообщил, что Вильсон сказал ему «с самым серьезным видом, что если в идущей сейчас борьбе Германия преуспеет, то Соединенным Штатам придется отказаться от исповедуемых ныне идеалов и всю свою энергию обратить на оборону, что будет означать конец действующей системы правления».

Высказывая подобное мнение, Вильсон, тем не менее, стоял до последнего — словно герой стихотворения Хеманс, этакий Касабьянка на горящей палубе нейтралитета. Однако опорой ему служили законы, не чувства. Вильсон никогда не смотрел на перспективу победы союзников как на угрозу принципам, заложенным в основание Соединенных Штатов, в то время как победу Германии, особенно после многое прояснивших событий в Бельгии, никак иначе воспринимать уже было нельзя. Если Вильсона, сделавшего на нейтралитет ставку больше всех своих соотечественников, действия Германии заставили от нее отвернуться, то можно себе представить, какие чувства охватили среднего американца. Вызванные разрушением Лувена настроения заглушили недовольство английской блокадой. Всякий раз, как досмотр судна англичанами, конфискация груза или дополнение перечня контрабандных товаров следующим пунктом вызывали новые вспышки возмущения американцев, то оно из-за очередного акта запугивания со стороны германских войск опять обращалось на немцев. Например, когда суровое осуждение Лансингом английского правительственного декрета готово было вылиться в большой спор, германский цеппелин 25 августа сбросил бомбы на жилые кварталы Антверпена — погибли мирные жители, и бомбы едва не угодили во дворец, где только что поселилась королева Бельгии с детьми. В результате Лансинг стал составлять протест против «грубейшего нарушения законов человечества» вместо того, чтобы сочинять ноту с протестом против доктрины единства пути.

В минуту тягостного предвидения Вильсон по секрету сказал своему родственнику, доктору Аксону, по воспоминаниям которого разговор имел место вскоре после похорон жены президента, состоявшихся 12 августа: «Боюсь, в открытом море случится нечто, что сделает невозможным наше неучастие в войне». Однако решающим фактором стало не то, что случилось в открытом море, а то, что не случилось. Когда Шерлок Холмс обратил внимание инспектора Грегори «на странное поведение собаки в ночь преступления», то озадаченный инспектор ответил: «Но собака никак себя не вела!»

«Это-то и странно», — сказал Холмс.

Вот этой собакой в ночи и был германский флот. Он не сражался. Посаженному на цепь теорией «флота существующего» и уверенностью немцев в скорой победе на суше, флоту не позволили рисковать. Флоту не дали шанса выполнить его предназначение — держать морские пути открытыми для торговых судов своей страны. Хотя промышленность Германии зависела от поставок импортного сырья, а немецкому сельскому хозяйству требовался импортный фураж, германский военно-морской флот не предпринял даже попытки защитить необходимые морские перевозки. В августе произошло одно-единственное сражение — нечаянное и лишь укрепившее нежелание кайзера рисковать своими «дорогушами»: оно случилось в Гельголандской бухте 28 августа.

Англичане, стремясь отвлечь внимание немцев от высадки морской пехоты в Остенде, неожиданно предприняли смелый рейд. Флотилии подводных лодок и эсминцев английского флота, поддержанные линейными крейсерами, вошли в Гельголандскую бухту — место базирования германских военно-морских сил. Немцы были застигнуты врасплох. Германским легким крейсерам был отдан приказ выйти вперед без поддержки более тяжелых кораблей. «Со всем пылом первого боя», говоря словами Тирпица, они необдуманно ринулись в туман и смятение. Корабли оказались рассредоточены, весь день прошел в случайных столкновениях и непонятных маневрах, англичане ошибочно принимали свои корабли за вражеские и по чистому везению едва убереглись от того, что Черчилль деликатно назвал «неуклюжим замешательством». Немцы не сумели ответить на брошенный вызов и не отправили в море весь флот, уступили противнику в числе и в огневой мощи. Бой закончился в пользу англичан. Три германских легких крейсера: «Кельн», «Майнц» и «Ариадна», а также эсминец были полностью разбиты и затонули, еще три корабля получили тяжелые повреждения. Свыше 1000 человек, в том числе адмирал и капитан 1 — го ранга, было убито или утонуло, а более 200 человек, в том числе Вольф Тирпиц, сын гросс-адмирала, были подняты из воды англичанами и попали в плен. Англичане не потеряли ни одного корабля, а убитых и раненых у них было 75 человек.

В ужасе от потерь, получив еще одно подтверждение своим страхам и не желая новых испытаний британским флотом, кайзер отдал приказы, запретив отныне рисковать флотом, указав на то, что «необходимо избегать потерь в кораблях». Самостоятельность и инициатива командующего флотом Северного моря были еще больше ограничены, а перемещения крупных сил флота в дальнейшем не могли осуществляться без предварительного разрешения его величества.

После сражения в Гельголандской бухте германский флот лишь пассивно наблюдал за тем, как английский флот возводит и укрепляет вокруг Германии стены блокады. Борясь со своими цепями, несчастный Тирпиц записал в середине сентября: «Лучшие шансы на успешный исход сражения имелись в первые две-три недели войны». Гросс-адмирал предсказывал также: «В будущем эти шансы будут не улучшаться, а ухудшаться». Зато теперь именно английский флот «влияет всей своей мощью «флота существующего». Он оказывает из ряда вон выходящее и все усиливающееся давление на нейтралов, полностью уничтожил германскую морскую торговлю, довел эффективность блокады почти до максимума».

В конце концов, Германия вынуждена была преодолевать ситуацию, возникшую из-за ее собственного бездействия, и в своей военно-морской политике она ушла под воду. Запоздалую попытку прорыва блокады предприняли силами подводных лодок. Расплодившиеся из-за бессилия надводного флота, субмарины в конечном счете создали в открытом море такое положение, о котором в августе, в первые дни войны, со страхом размышлял Вильсон.

Глава 19

Отступление

Подобно срезающей траву косе, пять германских армий правого крыла и центра, пройдя Бельгию после Пограничного сражения, вонзились во Францию. Вторгнувшиеся войска насчитывали миллион человек, и передовые колонны, расстреливая и сжигая, ступили на территорию Франции 24 августа. В Лотарингии прорыва не было: две армии левого крыла под командованием принца Рупрехта продолжали сражаться против отчаянно сопротивлявшихся армий Кастельно и Дюбая.

Германские войска правого крыла, прорвавшись на фронте шириной в семьдесят пять миль, двинулись по длинным белым дорогам северной Франции на Париж, имея на правом фланге армию фон Клука, пытавшуюся обойти союзников. Неотложная задача Жоффра заключалась в том, чтобы, остановив отступление своих войск, в то же самое время перенести тяжесть обороны налево, сформировав достаточно сильный заслон, способный приостановить обходный маневр противника и «возобновить наступление». После постигшей катастрофы «возобновление наступления» было доминирующей мыслью французского главного штаба. Спустя двадцать четыре часа после разгрома, не дав времени на то, чтобы произвести «проверку», как это официально называлось, французских армий и не попытавшись переосмыслить стратегию в рамках возможного, 25 августа Жоффр издал новый Общий приказ, второй в этой войне. По нему предполагалось создать на пути германского правого крыла новую, 6-ю армию, сформированную из войск, снятых с удерживаемого в Лотарингии фронта. Переброшенная по железной дороге в Амьен, на левый фланг англичан, она вместе с британским экспедиционным корпусом, 4-й и 5-й французскими армиями должна была составить кулак, возобновивший наступление. Пока 6-я армия формировалась, трем отступавшим французским армиям предстояло создать непрерывный фронт и «остановить или задержать продвижение противника короткими и энергичными контратаками», осуществляемыми арьергардами. Как указывалось в Общем приказе № 2, Жоффр полагал, что 6-я армия прибудет на позиции и будет готова присоединиться к новому наступлению ко 2 сентября, дню Седана.